Никита Филатов - Адвокат революции

— Господь с тобой, Владимир! К чему такие мысли, право слово? Я вчера виделся с твоими адвокатами, они намерены еще до пятницы подать какое-то прошение…

— Оставь! Пустое это все, — отмахнулся Жданов. — Дай-ка ты лучше мне папиросу…

— Ты же не куришь?

— Да придется тут, видимо, начинать.

Поняв, что собеседник не шутит, Павел Щеголев полез в карман за портсигаром, оглянувшись на охранника:

— Вы позволите, любезный?

Однако старший надзиратель отрицательно помотал головой:

— Не положено.

— Черт знает что творится в нашем государстве!

— Ну и ладно, — успокоил приятеля Жданов. — Не очень-то и хотелось.

— Можно ли хотя бы передать моему товарищу папиросы? Заключенным же в камерах, насколько я знаю, курить дозволяется? — не отставал, однако, посетитель.

Некоторое время старый служака находился в томительных размышлениях. С одной стороны, передавать что-либо арестантам во время свидания запрещалось. Но, с другой стороны, и само уже по себе это свидание было нарушением установленного порядка. А высокие чины тюремного ведомства его тем не менее разрешили…

Причин этого вопиющего либерализма надзиратель не знал, но они, разумеется, были. Дело в том, что сидевший сейчас перед ним Павел Елисеевич Щеголев был известным на всю страну редактором журнала «Былое» — первого в России легального издания, посвященного… революционному движению! Разумеется, материалы издания стали подлинным откровением для массового читателя, и успех «Былого» превзошел даже самые смелые ожидания. Первая книжка журнала, вышедшая тиражом в десять тысяч экземпляров, разошлась молниеносно, в результате чего потребовались еще две допечатки тем же тиражом. Это был один из наиболее популярных журналов того времени, и номера его зачитывались до дыр в библиотеках, становясь необходимым пособием в руках пропагандистов различного рода. Поговаривали, что даже сам Лев Толстой, как только получал почту, оставлял у себя, читал и перечитывал каждый выпуск «Былого»…

Как бы то ни было, в самые первые месяцы существования, когда подъем революционного движения был еще достаточно высок, журнал не подвергался правительственным преследованиям. А затем уже власть не могла не считаться с репутацией, которую он снискал в самых широких читательских кругах в России и за рубежом. Правда, в марте полиция все-таки провела обыск в редакции «Былого» и в типографии — поговаривали, что это было связано с разоблачением провокатора Азефа. Однако тогда позиции журнала были еще достаточно крепкими, так что никаких последствий не наступило. И даже сейчас, когда царский режим перешел в контрнаступление на революционные силы, «Былое» считалось недосягаемым для полицейского произвола — а значит, ничто не предвещало скорых неприятностей ни для издания, ни для его редактора лично.

Обо всем этом надзиратель, скорее всего, даже и не догадывался. Однако, поразмыслив какое-то время, он решил все-таки не проявлять излишнего служебного рвения и кивнул:

— Дозволяется…

— Как соседи по камере? Не обижают? — поинтересовался издатель, передавая Владимиру Анатольевичу содержимое своего портсигара. — Свидание с Надеждой Николаевной разрешили?

— Да, мы с ней виделись третьего дня… — арестант аккуратно сложил папиросы в карман. — Павел, как там на улице? Холодно?

— Ветер, дождь уже второй день, — сморщился Щеголев, передернув плечами.

— Завидую, — вздохнул Жданов и посмотрел на испачканные в луже туфли своего гостя.

Чтобы прервать затянувшуюся неловкую паузу, посетитель заговорил про их общих знакомых. Анатолий Васильевич Луначарский, как оказалось, успел эмигрировать. Врач Богданов, по слухам, разыскивался полицией за участие в боевой технической группе большевиков. А вот Николай Бердяев окончательно перешел от марксизма к философии личности и свободы и написал брошюру под названием «Новое религиозное сознание и общественность», которая принесла ему некоторую популярность в определенных кругах…

Видно было, что разговоры подобного рода не нравятся старшему надзирателю. И действительно, при других обстоятельствах он давно прекратил бы свидание или, по крайней мере, вмешался. Однако тюремное начальство приказало без необходимости не устраивать скандала с влиятельным посетителем, и надзиратель решил делать вид, будто ничего особенного не происходит.

Впрочем, достаточно скоро и ему, и Щеголеву стало понятно, что все эти новости арестанту не особенно интересны, что они далеки от него, не нужны ему, и что выслушивает их Владимир Анатольевич скорее из вежливости, чем по желанию.

— Павел, я тебя просил узнать все про Централ.

— Да-да, конечно же…

Разумеется, кое-какое, основанное на рассказах и слухах, представление о том месте, где ему предстояло провести ближайшую часть своей жизни, присяжный поверенный Жданов имел. Знал он, например, что Центральная каторжная тюрьма, или, проще говоря, Александровский централ, учреждена была немногим более тридцати лет назад в селе Александровском Иркутского уезда, на территории бывшего Александровского винокуренного завода. В тюрьме содержались, по большей части, уголовные преступники, высылаемые из европейской части России на каторжные работы в Восточную Сибирь. В двух ее корпусах размещались тридцать три общие и двадцать одна одиночная камера, рассчитанные примерно на тысячу заключенных. Кроме Центральной каторжной тюрьмы, в том же селе находилась и Александровская центральная пересыльная тюрьма, предназначенная для временного содержания каторжан, отправляемых в Иркутскую губернию, Якутскую и Забайкальскую области.

— Говорят, что его закрывали на время Японской войны?

— Да, тюрьму переоборудовали под госпиталь для раненых. Но уже год, как опять используют по назначению. В основном для политических заключенных.

Сведениям, которые сообщил Павел Щеголев, вполне можно было доверять. В качестве редактора популярнейшего в России издания по историко-революционной тематике он имел доступ к таким источникам информации, каким завидовало даже охранное отделение.

— Какие там назначаются каторжные работы?

— Человек сорок трудится на Усольском солеваренном заводе, еще около сотни — на каменноугольных копях Макаревича в Черемхово. Говорят, этим летом не менее трехсот каторжан было послано для строительства Транссибирской железнодорожной магистрали. Еще обувь там шьют и одежду, выполняют кузнечные и слесарные работы…

— Очень заманчиво, — с невеселой улыбкой покачал головой осужденный.

В газетах демократического направления ему приходилось читать, что условия работы каторжан были ужасающими. Отсутствие воздуха убийственно отражалось как на здоровье рабочих, так и на производительности их труда. Содержание кислорода в забоях очень часто падало до пятнадцати процентов, при которых воздух уже не годился ни для дыхания, ни для горения.