Никита Филатов - Адвокат революции

Павел Щеголев без особого интереса пробежался глазами по строчкам очередного декрета:

— Так в чем, собственно, твоего моряка обвиняют-то?

— Алексея Михайловича обвиняют в том, что он якобы смешивал оперативные и политические функции. Но ведь за соблюдением этого разграничения должен следить комиссар Балтийского флота! Почему же не он сидит на скамье подсудимых? С другой стороны, Щастному предъявили обвинение, что он не принял мер к установлению демаркационной линии с германскими войсками. Но ведь переговоры об установлении такой линии как раз и лежат в области политической, а он обязан был только выполнять технические задачи, определенные этими переговорами. Так что все стрелы, пущенные Троцким в связи с этим вопросом в адрес подсудимого, должны быть направлены в их собственного комиссара! — Хозяин едва не задел локтем рюмку и отставил ее чуть подальше от края стола: — А еще моего подзащитного обвиняют в том, что он не принял надлежащих мер к аресту контрреволюционных офицеров. Но ведь это, прости меня, полный бред! В действительности существовал приказ об их увольнении, а не об их аресте. И я, представь себе, этот приказ откопал в канцелярии флотского штаба! Увольнение же офицеров, согласно правилам, могло последовать только по распоряжению Морской коллегии, но не по личному приказанию командира.

Не совсем правильно истолковав жест Владимира Анатольевича, гость наполнил самогоном сначала его рюмку, потом свою:

— Да ладно, не переживай ты так.

— Легко сказать! У этого Троцкого хватает наглости для обвинения моего подзащитного в непринятии мер к взрыву флота в случае необходимости. Но если вчитаться в его же собственную телеграмму, которая была представлена суду, — вот ее копия, кстати! — станет ясно, что мысль о необходимости ради сохранения флота увести корабли в Ладожское озеро была подана именно Щастным. Согласись, Павел, что укорять человека, первым заговорившего о спасении флота, в том, что он не принял должных мер к его защите от немцев, является, по меньшей мере, странным…

— Будем здоровы!

— Непременно! — Владимир Жданов выпил, поморщился и продолжил: — Мой подзащитный не занимался политикой. Он просто хорошо и честно делал свое дело. Вот, к примеру, если внимательно просмотреть дневниковые записи Алексея Михайловича, станет ясно, что особенно важным для него являлся вопрос о проходе кораблей под петербургскими мостами. Это касалось его репутации как моряка. И для Щастного было бы слишком оскорбительно, если брошенное ему обвинение в непринятии мер к уничтожению флота основывалось на фактах. Но смотри сам — телеграмма Троцкого по этому вопросу не давала Щастному необходимых указаний, начало ее противоречит концу! — Владимир Анатольевич вновь схватил со стола документы: — Да, Алексей Михайлович тогда активно воспротивился тому, чтобы матросам были обещаны и выданы награды за уничтожение кораблей. А фразу: «Наш моряк продаваться не будет», которую теперь использует обвинение, сказал вовсе не Щастный, а комиссар Балтийского флота. Это и сам комиссар подтвердил в показаниях на суде. Подтвердил точно так же, как и то, что у него нет и не было никаких оснований считать, будто мой подзащитный вел контрреволюционную агитацию или вообще выступал против Совета народных комиссаров!

— Так чего ж ты тогда опасаешься? — пожал плечами Щеголев. — Если стороной обвинения не представлено никаких доказательств вины подсудимого…

— Ох, не знаю я, Павел. Не знаю. Посмотрим.

Профессиональный и жизненный опыт подсказывали Жданову, что не стоит особо надеяться на справедливость судебной системы. В конце концов суды — всего лишь часть государственного аппарата, который, согласно марксистской теории, предназначен функционировать исключительно в интересах господствующего класса. Вон, к примеру, народоволец Александр Ульянов, старший брат нынешнего председателя Совнаркома, на основании слабых и крайне сомнительных доказательств был приговорен к повешению и казнен, невзирая на титанические усилия лучших защитников.

И напротив, в тех случаях, когда дело касалось верных приверженцев правящего режима, судебная система проявляла по отношению к ним исключительную снисходительность.

Коллега Владимира Анатольевича, знаменитый присяжный поверенный Владимир Беренштам, когда-то защищал на процессе революционера Баумана и добился освобождения своего подзащитного из-под стражи. Большевик-агитатор Николай Бауман, председатель Московского городского комитета РСДРП(б), который провел в крепостной одиночке почти полтора года, вышел на свободу, однако спустя всего несколько дней был убит.

«Восемнадцатого октября, во время демонстрации в Москве, — сообщалось в докладе министра юстиции Щегловитова, — во главе ее появился Бауман; выхватив из рук одного участника красный флаг, он сел в извозчичью пролетку и, держа флаг, быстро поехал в направлении Покровки. В это время крестьянин Михальчук Николай Федотович, Тамбовской губ., стоящий на тротуаре, замахнулся на него железной палкой, но последний успел соскочить с пролетки и бросился бежать. Михальчук настиг его посредине улицы и ударил по голове, а когда тот упал, ударил его еще несколько раз, раздробив ему череп. Бауман в тот же день скончался. Михальчук тут же явился в полицейский участок…»

На суде Михальчук открыто заявил, что лишил жизни Баумана из ненависти ко всем, кто ходит с красными флагами, и он намерен таких людей и в дальнейшем убивать. Михальчук показал также, что он потребовал у Баумана убрать флаг, а тот в ответ выстрелил в него из револьвера, и тогда Михальчук ударил Баумана.

Двадцать второго октября газеты сообщили, что толпа верноподданных манифестантов осадила окружной суд и потребовала у прокурора Судебной палаты отпустить Михальчука. Прокурор согласился и отдал распоряжение о немедленном освобождении арестованного. Манифестанты отправились в тюрьму и торжественно вывели оттуда убийцу, устроив ему овацию.

В конце концов Михальчук все-таки был приговорен Окружным судом «за убийство в состоянии раздражения» и — по совокупности — за кражу какого-то самовара на один год и шесть месяцев исправительного арестантского отделения…

В общем, отношения между судебной властью и адвокатурой в Российской империи никак нельзя было назвать безоблачными. И без того напряженные, они ухудшились еще больше после событий девятьсот пятого года — в основном из-за активной позиции присяжных поверенных в известных политических процессах. Главным и едва ли не единственным оружием в руках самодержавия против нарастающей революционной активности населения было уголовное преследование, а независимые адвокаты ему противодействовали. В качестве ответной меры царское правительство всячески препятствовало формированию и развитию объединений присяжных поверенных. Полиция довольно часто не разрешала им проводить общие собрания, а в Санкт-Петербурге за год до начала Великой войны городской прокурор даже опубликовал распоряжение о том, что на таких собраниях разрешено только обсуждать годовой отчет совета и выбирать его новый состав. А однажды все до одного члены Иркутского совета присяжных поверенных оказались под арестом, а функции этого органа были возложены… на окружной суд!