Валентин Лавров - Тайны двора государева

Рослый красавец полез в потаенное место: из красного обшлага вытащил новенький золотой двухрублевик с профилем Екатерины, который всегда хранил для крайнего случая, бросил слуге:

— Выпивку! — Повернул крупное лицо к своим товарищам: — Не люблю в долгу сидеть. За выпивку — выпивка, за байки — байку. Про своих полюбовниц никогда и никому не рассказываю. А вот, — он сбавил голос до шепота, но шепот у него был таким, что все равно было слыхать за версту, да благо, что в австерии все галдели и было весьма шумно, — про матушку-государыню нашу расскажу.

— Ну, ну! — подзадорили его собутыльники. — Зело забавно…

— Помер, стало быть, Петр Алексеевич, скучно стало государыне. «Ну, — думает, — наряжусь попроще да прогуляюсь по Питербурху, все малость развеюсь!» Позвала служанку. Та ей свою одежду дала. Катерина на себя напялила и вышла. Идет вдоль Мойки, а навстречу солдат: двадцать пять годов отслужил и теперь домой в деревню отправился. Зрит: тащится баба. Из себя ядреная, сытая, брови бархатные, щеки блестят, глазищи — ну омуты глубокие. Конечно, в возрасте она, а солдату то даже нравится. Думает: «Зато уж так меня полюбит, будто в последний раз в жизни!» Да как взять ее? Солдат бывалый, сразу смекнул. Строго говорит: «Баба, ты слыхала царский указ про отслуживших?» Государыня глазищами хлопает, вспомнить не может. «Какой такой указ?» — «А такой, что всякий, полностью службу отломавший, имеет право на любую бабу, у которой хоть единый зуб остался, как на свою жену. И под страхом казни такая отказать не имеет возможности!» Государыня в затруднении: как поступить? Может, и впрямь такой указ был. Всего не упомнишь, за всем не проследишь. Негоже свои же указы нарушать! Вздохнула, отвечает: «Коли так, то я согласная!» Потащил солдат государыню в лесок, там она все по царскому указу сделала. Солдат оправил на себе кафтан и дальше пошел. А государыня ему вслед кричит: «Эй, служивый, а нет ли указа, чтоб старушку два раза?»

Грохнули веселым смехом офицеры и по полкам разошлись.

Тут история получила продолжение, вполне для нас привычное. Фендрик Уткин, человек глупый и трусливый, всю ночь не спал, трясся: «А что, коли кто прознает, как я речи похабные слушал и не донес на Богатырева? Так за его воровство отвечать мне придется? Нет уж!»

Сел фендрик за стол и мелким корявым почерком нацарапал донос, который хранится в архиве уже без малого три столетия. Описал фендрик довольно подробно и карточную игру, и разговоры относительно женского пола, и особенно остановился «на непотребных словах капитана Семеновского гвардейского полка Богатырева». «Ибо, — сообщал фендрик, — моя человеческая совесть не стерпит, ежели кто сущий христианин и не нарушитель присяги, слыша вышеописанные поношения против персоны Ее Величества, якоже аз слышал, всенижайше, без всяких притворов, но самою сущею правдою при сем не донесет. А паче того сообщаю, что живу я во всяческом мизере и от вспомоществования, как по закону за донос предписано, не отказываюсь и стараться впредь буду».

Дело завертелось.

Согласно принятому порядку, и доносчик, и ответчик, и свидетель преступных разговоров были взяты под стражу. Опять же по регламенту первый кнут и первые пытки на виске доносчику Уткину.

Тот орал благим матом и все показания подтвердил.

Из-за позднего времени и пьянки ради по случаю дня ангела генерала Миниха, куда судьи приглашены были, розыск отложили до другого дня.

Бурхард Миних был уроженец Ольденбурга, но карьеру сделал на российской службе.

Утром другого дня Миних был на докладе у государыни. Среди прочих дел, держа в руках донос фендрика, он упомянул и о государственном преступлении Богатырева — «богомерзком хулении».

— Ну-ка, генерал, зачти вслух, что про меня рек сей семеновец?

Делать нечего, прочитал генерал поносные слова и от себя желчно добавил:

— Государыня, невозможно допускать вольнодумство в армию. Полагаю сего хулителя лишить дворянского звания, имения и отправить в вечную каторгу.

Подумала малость государыня, почесав пальчиком кончик носа, и вдруг приказала:

— Пущай сего капитана сюда доставят, дабы он свои наглые речи в моем присутствии произнес!

Последствия этого желания стали самыми невероятными.

В ту же ночь под караулом трех стражников славного красавца и воина Богатырева, связанного по рукам, повели из крепости во дворец к государыне.

Молоденький пехотный лейтенант — командир конвоя, по фамилии Лагуткин, родившийся в Рязани, тяготившийся нынешней службой и мечтавший о баталиях с барабанным боем, свистом ядер и о славных викториях, — завистливо вздохнул:

— Вы, господин капитан, хоть и под арестом, а вот повезло же вам, нынче же станете беседовать и зреть нашу императрицу!

— Да, матушка-императрица вообще без меня жить не может, — бодро начал врать Богатырев. — Бывало, призовет меня, сокрушается: «Что ж ты, Матвеевич, все холостой ходишь? Желаешь, так я за тебя любую камер-фрейлину отдам! Или сама за тебя пойду, не все ж мне во вдовьем состоянии находиться!»

Лейтенант тяжело засопел. Ему начало казаться, что капитан говорит правду. Вдруг Богатырев, приблизив усы к уху собеседника, выдохнул:

— Я желаю подарить вам, господин лейтенант, золотую табакерку и пять червонцев. Только выполните единственную просьбу…

— Что вы, сударь, желаете? — В голосе лейтенанта появилась заинтересованность.

— Я обязан уничтожить записки, ну, понимаете, мне порой писали некоторые знатные дамы. Иначе содержание сих амурных эпистол дойдет до их мужей и случится большой афронт. Вы сами, я вижу, мужчина бравый, поэтому меня поймете: честь дамы превыше всего!

Лейтенант засопел сильнее прежнего. Спросил:

— Где ваш дом?

— Это близко и как раз по пути: возле театра Манна, на Мойке. Мы быстро все сделаем: одна нога здесь, другая там.

Лейтенант решился:

— Пусть будет так, да про табакерку, сударь, не запамятуйте.

Возле театра Манна, возникшего шестью годами раньше вместо канцелярии главной полиции, стоял небольшой двухэтажный домишко. Богатырев долбанул ногой дверь:

— Савелий, хватит дрыхнуть, уши оторву! Отчиняй!

Тут же дверь отлипла, гостей окатило теплом и запахом жареной баранины, упревшей каши и еще чего-то аппетитного. На пороге стоял денщик. Увидав командира, бросился ему на грудь, запричитал:

— Наконец-то, батюшка! А что ручки веревочкой стеснили вам? Ай беда какая?

Богатырев весело произнес:

— Сие для безопасности империи необходимо! У нас мало времени. Быстро накорми и напои служивых. — И он стряхнул на руки денщика медвежью шубу, наброшенную ему на плечи.