Валентин Лавров - Тайны двора государева

Меншиков нежно гладил округлое бедро возлюбленной:

— Ах, сколь восхитительно тело твое, Анна!

Целуя его грудь, девица в ответ проворковала:

— Ты, любимый, мой дуб могучий, а я тонкий плющ, вьющийся вокруг тебя!

Меншикова как жаром обдало, в голове пронеслось: «Откуда Анна может знать, что в подметном письме написано?»

Однако он сдержал порыв чувств, лениво потянулся и сказал:

— Пора уезжать, дела важные ждут…

Она обвила его руками:

— Побудь со мной, поговори хоть малость, так соскучилась о тебе. Что с императрицей, как здравие ее? Деньги на флот Балтийский нашли? А подлого вора, что письма позорные сочиняет, схватили?

— Да, сегодня на дыбе, как ребра клещами потащили, так сразу признался один канцелярист, говорит: «Оба подметных письма аз начертал». В базарный день вешать на Морском рынке будем, а тех, кто стоял и слушал, приговорили к кнуту, обрезанию языка, клеймению и вечной ссылке.

Анна вся аж расцвела:

— Так им, подлым, и надо! А я рада за тебя, Александр Данилович. Я тебе верна и очень скучаю одна…

Меншиков вдруг вспомнил о жадности возлюбленной к драгоценностям. Ему пришла хитрая мысль. Малость подумав, он притворно-добродушно улыбнулся:

— Твою верность вознагражу. После смерти Петра у меня осталась его большая шкатулка с яхонтами и бриллиантами. Выходи нынче же, как государыня спать уляжется, к задним воротам в десять вечера. Мои слуги тебя тайно переправят ко мне во дворец. Выберешь из шкатулки все, что по вкусу придется.

— Какой ты щедрый! Всегда, всегда любить стану только тебя. — И поцеловала в губы.

Меншиков тайком, как и пришел, покинул дальнюю часть дворца. За углом его ждала карета. Он приказал:

— Неситесь на Мойку, к Трубецкому!

Трубецкой, человек ловкий и хитрый, одобрил Меншикова:

— Ты, Александр Данилович, очень каверзно насчет шкатулки придумал. Вымани девицу из дворца, а мои ребята у нее обыщут тщательно. Может, и нагребут чего…

— А я тем временем допрошу сию гризетку. Не с извратом ли она? Ведь я с ней откровенен был, как ни с кем. Она, скорпия лукавая, всегда меня выпытывала, слушала внимательно. — Вздохнул. — И все ж не верится: она вельми искренне любит меня, смотрит на меня пылающим взором.

— Ведь по твоей, светлейший, протекции Анна попала во фрейлины?

— В том-то и кручина! Случись, что девица интриговала и шпионила, каким я окажусь пред Екатериной? Она сдуру может от меня отшатнуться, вот врагам радость доставлю!

Трубецкой согласился:

— Курьезная история! Ждать, впрочем, недолго оста лось. Давай, Александр Данилович, выпьем да покумекаем, что к чему. Коли девица окажется невиновной, ты и впрямь ей бриллианты дарить будешь из петровской шкатулки?

Меншиков усмехнулся:

— У меня нет никакой шкатулки, от Петра доставшейся! Да она смекнет сразу обо всем, как шлепом канатным по заднице отхожу да прикажу, чтобы императрице-матушке не проболталась о наших разговорах.

— Ну, болтать о том ей самой резона нет.

Ровно в десять вечера Анна тихой тенью проскользнула мимо дворцовой стражи, загородив лицо платком, и нырнула в поджидавшую карету.

В это время Трубецкой со своими адъютантами начал ворошить вещички девицы.

Начался последний, самый страшный эпизод из светской жизни фрейлины.

Девица, едва влезла в карету, к своему удивлению, увидала светлейшего. Тот без дальних разговоров решительно заявил:

— Я все про тебя, Анна, знаю! Ты шпионила и сочиняла подметные письма. Для кого воровство делала?

Анна стала плакать, божиться, клясться:

— Такой поклеп не в силах я снести! Александр Данилович, только ты мне люб. Твоя напраслина меня кручинит. Коли столь скверно обо мне мыслишь, так лучше мне не жить. Останови карету, я с горя в хладные воды Невы брошусь. Прощай навеки, любимый!

Меншиков заколебался. Он уже без прежней уверенности спросил:

— А почему ты назвала меня дубом, а себя плющом тонким? Ведь таковые слова и в подметном письме есть, а письма ты знать не могла. Так?

Анна рассмеялась.

— Нет, не так. — Она погладила щеку Меншикова. — Какой ты у меня глупый, хоть и очень красивый. Это волшебные строки из сонетов знатного старинного поэта Франции Пьера де Ронсара. Их многие знают. Не я одна. А ты, любезный мой, разве их не ведаешь?

Женщины — великолепные актрисы. Меншиков поверил. Он чмокнул девицу в губы, пробормотал:

— Не сердись, моя чудесная!

Далее началось самое забавное. Высадив девицу у бокового прохода во дворец, Меншиков направился вдоль набережной Невы, на условленное с Трубецким место.

Ждать долго не пришлось. Вскоре за окошком кареты раздалось конское ржание, приглушенные голоса.

Спешившись, Трубецкой влез в темную карету. Весело проговорил:

— Фонарь зажечь надо! Хочу на твое личико, Анна, посмотреть, как ты крутиться сейчас станешь.

Фонарь зажгли.

Трубецкой ахнул:

— Где девица?

Меншиков невозмутимо ответил:

— Зачем она тебе? Анна невиновна, так я ее отпустил.

Трубецкой начал дико хохотать и кататься по кожаному сиденью.

— И-хо-хо, «невиновна»! А это что? — Он влез в не большой баульчик, протянул светлейшему бумаги. — Вот черновики двух первых подметных писем и чистовое третье. Написала его, но, видать, передать по назначению не успела. И шесть тысяч рублев, что вместе с письмами в тайном ящичке секретера лежали, да я его легко углядел и вскрыл.

Ошарашенный Меншиков изумился:

— И впрямь, бумага-то китайская, та самая! И начертано искусно, как на воровских эпистолах. — С печалью проговорил: — Ах, стерва, меня чернила, «пирожником» именовала… А еще в вечной любви клялась. До чего ж женское семя коварное, ничего святого нет.

Трубецкой озабоченно сказал:

— Поскачу ее ловить. Может, у себя в комнатах сдуру задержалась?

Трубецкой заблуждался: Анна бежала из дворца, даже не заглянув к себе. Однако уже через час ее схватили караульные Аничкова моста.

В эту ночь Меншиков глаз почти не сомкнул. Поначалу он сызнова допрашивал Анну. Он совал ей в лицо письма, обличал. Но все напрасно — на женский ум такие доводы не действуют. У женщин мышление особое.

Меншиков с яростью тряс девицу за плечи:

— Откуда в тебе столь лживое окаянство? Признавайся, гидра ядоточивая!

Та выпучивала светлые глаза и фыркала:

— Фу, сие все поклеп! Ничего не писала, ничего не ведаю…

Трубецкой уже отправил на Лазаревское кладбище четырех гвардейцев, которых возглавлял бравый капитан-семеновец Сергей Богатырев. Когда подъехала карета с жертвой, на левом берегу Черной речки возле кладбищенской ограды темнела глубокая яма.