Валентин Лавров - Тайны двора государева

В окружении многочисленной свиты Меншиков вышел из парадного подъезда дворца, украшенного четырьмя мраморными колоннами, миновал две сторожевые будки и, поддерживаемый для важности клевретами, под локти спустился с семи высоких ступенек к воде.

Все видели, как Меншиков по сходням взошел на баржу, обитую зеленым рытым бархатом. Весна в тот год была ранней, Нева успела очиститься ото льда. Переехав реку, Меншиков вышел близ Исаакиевской площади к австерии.

Небо содрогнулось от пушечной пальбы, зеваки заорали во всю глотку:

— Виват светлейший!

Меншиков вновь под локоточки был подсажен в сиявшую золотом и перламутровой отделкой карету, сделанную наподобие, как утверждали очевидцы, веера. На дверцах сиял герб, а на империале — большая княжеская корона из чистого золота, которого ушло без малого полпуда.

Началось торжественное, вполне царское шествие ко дворцу. Меншиков направлялся разговеться к императрице Екатерине.

Впереди, широко размахивая руками, шла дюжина скороходов, наряженных в пестрое. За ними на двух открытых каретах ехали музыканты, услаждавшие слух светлейшего ласковой мелодией. Далее верхами следовали пажи, разодетые в расшитую серебром и золотом парчу. За ними двигался Меншиков в карете, запряженной шестью лошадьми в попонах из малинового бархата, с вензелями «А. Д. М.», шитыми золотом.

По сторонам шли камер-юнкеры, палашами отгонявшие любопытных. И наконец, это невероятно торжественное шествие замыкал отряд драгун собственного полка князя.

По указу светлейшего шесть лакеев швыряли в толпу конфеты, пряники, мелкие деньги.

Людишки с азартными криками дрались, катаясь по грязной земле, отнимали друг у друга подношение.

Лакеи кричали в толпу:

— Всемилостивейший светлейший князь Александр Данилович нынче вечером выкатит вам, рвани, шесть больших бочонков вина и пива! Молитесь за здравие светлейшего и его семейных, а прежде всего за нашу матушку-царицу Екатерину! Ур-ра!

Еще Петром Великим ученая, толпа во всю ширь разевала розовые глотки:

— Виват государыня, виват светлейший!

В алом бархате и тончайших кружевах, напудренный и надушенный, Меншиков появился в Зимнем дворце. Он уже про себя, мысленно, сложил сладкие тирады, которые скажет государыне.

Но все его благодушие враз слетело, когда он увидал Екатерину. Раздувая ноздри, она выдернула свою руку из лап светлейшего, который собрался ее целовать. Вместо пасхального приветствия государыня швырнула ему свернутый трубочкой лист бумаги:

— Ну-кась прочти, а я послушаю! — Повернулась к свите Меншикова и своим приживальщикам: — Оставьте нас. — Раздраженно махнула рукой и стала нервно рас хаживать взад-вперед.

Недоуменный князь, прищурив близорукие глаза и поднеся лист почти к носу, начал читать:

— «Люди добрые, православные! Лихие времена на земле нашей природной настали, отвернулся от нас Господь Вседержитель и Царица Небесная со ангелы. Пре ступив заповеди отеческие и Божии, Катька Скавронская, под телегой с солдатами малакией блудной занимавшаяся, и ейный полюбовник и изверг народа православного Меншиков, торговщик пирожками, царскую власть ныне себе против законов оттягали…»

Меншиков с брезгливой миной двумя перстами протянул бумагу Екатерине:

— Матушка, сделай милость, уволь… Сию мерзость про износить мне вельми отвратно, язык не поворачивается…

Екатерина грозно свела брови на переносице:

— А я тебе, князь, приказала: читай!

Меншиков вздохнул, продолжал:

— «Усердием нынешних правителей, погрязших во глубине страстей, корыстолюбцев и стяжателей срамных, с бесами и жидовинами сдружившимися, жаждут Россию погубить, в ад ввергнуть. Меншиков-пирожник хочет себя царем сделать, а для того желает дочку свою Марию с внуком Петра Великого — с Петром же, обручить, а нынешнюю государыню Катьку ядовитым мышьяком изводит, отчего уже ныне у ей ноги, как бревна, разбухшие. А после того всех нас, истинно православных, в жидовскую веру перекрестят, у кого чего в хозяйстве имеется, отнимут, а самим ноздри вырвут и на шею ярмо наденут. И об том лишь правители думают, как мошну свою туже набить, а над народом православным издеваться. Неужто поношение сие терпеть будем? Будьте оне прокляты, окаянные, со все ми замыслами лукавыми, блудники и хищники, тати и убийцы, мытари и всякому человеку лицемеры окаянные. Мир вам, православные, и благословение».

Меншиков закончил чтение. Лицо его и шея налились кровью, он грозно выдохнул:

— Где сие обнаружили?

— Лейтенант Преображенского полка Николай Божко, когда с солдатами шел мимо Исаакиевской церкви, заметил, что на паперти читали.

— Под караул кого взяли?

Екатерина вздохнула:

— Пьяного ярыжку, который оглашал, да еще семнадцать человек из слушавших. Остальные разбежались. Темно еще было, после всенощной службы оное случилось.

— Розыск ведут?

— Да, ярыжку спрашивают…

— Ну, дознаюсь до поганцев, каждую жилу отдельно вытащу!

Екатерина, характером нежесткая, несколько отошла сердцем, обиженно поджала губы:

— Откеля про мою болезнь прознали? Кроме тебя да лекарей, никто не ведает.

— А может, и лекаря к воровской грамотке причастны! Нынче верить никому невозможно.

— Садись, Александр Данилыч, за стол. Чай, проголодался за делами государственными…

— Прости, матушка, не до разговения мне. Поспешу в Тайную палату, а уж потом к тебе, к столу.

— Может, светлейший, все ж малость чего скушаешь?

— Не до того, да и в рот ничего не лезет!

Меншиков опрокинул в горло чарку померанцевой и, не закусывая, бросился из дворца.

Меншиков ураганом ворвался в застенок.

Писец испуганно вскочил со своего места, судьи низко поклонились.

На коленях перед столом, разоблаченный до исподнего, со свежими рубцами на ребрах, с кровавым куском кожи, отошедшим от лопатки и обнажившим белую широкую кость, стоял тщедушный мужичишка с жидкой седой бороденкой. Он тупо смотрел мутными глазками на светлейшего.

Меншиков схватил его за волосенки, оторвал от пола, рявкнул:

— Собачье семя, кто подметное письмо тебе дал? Али сам, крысиный потрох, начертал?

Мужичишка, размазывая по щекам сопли, заскулил:

— Кто писал, батюшка, того не ведаю, а лежало оно на ступенях папертных, камушком придавленное, чтоб ветерком не сбросило…

— Врешь, пес шелудивый! Говори, кто дал тебе письмо?

— Истинный крест, из-под камушка по глупости своей вынул, а мужики, что из церкви выходили, стали просить: «Об чем там? Коли грамотке знаешь, прочти праздника светлого ради…» Уговорили меня, глупого, вот я… А тут, батюшка, твои солдатики…