Лоран Бине - Седьмая функция языка

В этот момент он чувствует чье-то присутствие, что-то мелькнуло перед ним, он не замечает сквозняка из-за открывшейся двери кафе, но слышит, как отодвигается стул, поворачивает голову и видит молодую женщину – она подсаживается за столик.

Улыбающаяся блондинка, высокие скулы, густые брови у переносицы. Она говорит: «Вы ведь были с полицейским в Сальпетриер, верно?» У Симона снова мандраж. Он украдкой бросает взгляд вглубь зала: двое поглощены разговором и не могли услышать. Она продолжает, и он опять вздрагивает: «Бедный месье Барт». Он ее узнал: это та медсестра с точеными ногами, которая нашла Барта с выдернутыми трубками в тот же день, когда Соллерс, Б.А.Л. и Кристева пришли и устроили скандал. Он твердит себе, что она его узнала, вот так, и это вновь охлаждает его оптимизм относительно качества камуфляжа. «Он так пер-реживал». Акцент слабый, но Симон его уловил. «Вы болгарка?» Девушка делает удивленный вид. У нее большие карие глаза. Года двадцать два, не больше. «Нет, почему? Я р-русская». Симону кажется, что из глубины зала доносится смешок. Он решается взглянуть еще раз. Двое чокаются. «Меня зовут Анастасья».

Мысли у Симона в голове слегка путаются, но он все же задается вопросом, что делает русская медсестра во французском госпитале в 1980 году: в то время коммунисты уже начали понемногу раскручивать гайки, но еще не настолько, чтобы распахнуть границы. Да и откуда ему было знать, что во французских госпиталях нанимают персонал с востока.

Анастасья рассказывает про себя. Она приехала в Париж, когда ей было восемь. Ее отец был директором агентства «Аэрофлот» на Елисейских Полях, он получил разрешение привезти семью, а когда Москва отозвала его, чтобы назначить на другую должность в главном управлении, он попросил политического убежища, и они остались – вместе с мамой и младшим братом. Анастасья стала медсестрой, а брат еще в лицее.

Она заказывает чай. Симон никак не может понять, что ей нужно. Пытается определить ее возраст по времени приезда во Францию. Она шлет ему детскую улыбку: «Я увидела вас в окне. И подумала, что должна с вами поговорить». В глубине зала гремит стул. Болгарин идет отлить или позвонить. Симон наклоняет голову и подносит руку ко лбу, чтобы не читался профиль. Анастасья окунает в чашку пакетик с чаем, и Симон ловит себя на мысли, что в движении кисти молодой женщины есть что-то грациозное. За стойкой посетитель начинает вслух комментировать ситуацию в Польше, затем матч Платини против Голландии, затем непобедимого Борга на «Ролан Гаррос». Симон понимает, что ему трудно сосредоточиться, появление этой молодой особы смущает его, нервозность с каждой минутой нарастает, и теперь – поди знай, с чего вдруг, – у него в голове звучит советский гимн, грохочут тарелки, вступает хор Советской армии. Болгарин выходит из туалета и возвращается на место.

«Soïouz nerouchymyï respoublik svobodnykh…»

Входят несколько студентов и подсаживаются к друзьям за гомонящий столик. Из полиции ли Симон, спрашивает Анастасья. Нет, конечно, восклицает сначала Симон, он не легавый! Но, сам не зная почему, все-таки уточняет, что в паре с комиссаром Байяром играет роль… скажем так, консультанта.

«Splotila naveki Velikaïa Rous’…»

За столиком в глубине полицейский говорит «сегодня вечером». Симону мерещится, будто болгарин произносит короткую фразу, в которой есть слово, начинающееся не то на «кри-», не то на «хри-»… «Христос»? Он любуется детской улыбкой и представляет, как сквозь грозы сияет солнце свободы.

Анастасья просит рассказать о Барте. Симон отвечает, что тот очень любил мать и Пруста. Пруста Анастасья, естественно, знает. «И Ленин великий нам путь озарил». Анастасья говорит, что родные Барта переживали, потому что при нем не оказалось ключей, и они собирались сменить замок, а это расходы. «Нас вырастил Сталин – на верность народу…» Симон цитирует этот куплет, Анастасья уточняет, что после доклада Хрущева гимн изменили, чтобы не упоминать Сталина. (Вообще-то, ждать пришлось до 1977 года.) Велика разница! – думает Симон, – «мы армию нашу растили в сраженьях…» Болгарин встает и надевает куртку – собирается уходить. Симон не знает, идти ли за ним. Но на всякий случай предпочитает следовать заданию. «Мы в битвах решаем судьбу поколений». С болгарином они встретились взглядами, когда тот собирался его убить. С полицейским – ни разу. Опасность меньше, ситуация надежнее, и он теперь знает, что легавый замешан в этом деле. Выходя, болгарин разглядывает Анастасью, которая дарит ему прекрасную улыбку. Симон чувствует холодок смерти, напрягается всем телом и опускает голову. Следом выходит полицейский. Ему Анастасья тоже улыбается. Эта женщина привыкла, что на нее смотрят, – думает Симон. Он видит, что полицейский идет назад в сторону рю Монж, и знает: чтобы его не упустить, действовать нужно быстро, поэтому он достает двадцатифранковую купюру, расплачивается за чай и мартини и, не дожидаясь сдачи (но прихватив кассовый чек), берет медсестру за руку и тащит за собой. Она как будто немного удивлена, но не сопротивляется. «Partiia Lenina, sila narodnaïa…» Симон тоже улыбается: он хочет прогуляться, но немного спешит – не проводит ли она его? В голове завершение припева: «…Nas k torjestvou kommounizma vediot!» Отец Симона – коммунист, но он не считает нужным сообщать об этом молодой особе, которую, кажется, забавляет (весьма кстати) его слегка эксцентричное поведение.

Они проходят десяток метров за полицейским. Стемнело. Стало прохладно. Симон не отпускает руку медсестры. Даже если Анастасья считает его манеры чудны́ми или развязными, виду она не подает. Говорит, что вокруг Барта было много людей – на ее взгляд, даже чересчур, в палату все время кто-нибудь пытался войти. Полицейский сворачивает к «Мютюалите» [139] Общественно-культурный центр, построенный в 1930 г. в стиле ар-деко. Изначально здание создавалось как театральное помещение. Впоследствии оно стало использоваться как конференц-центр. . Она говорит, что в день, когда произошел инцидент и его нашли на полу, троица, устроившая скандал, осыпала ее оскорблениями. Полицейский направляется по небольшой улочке, пролегающей вровень с папертью Нотр-Дама. Симон вспоминает про дружбу народов. Он объясняет Анастасье, что Барт собаку съел на выискивании символических кодов, управляющих нашим поведением. Анастасья кивает и хмурит брови. Полицейский останавливается перед тяжелой деревянной дверью, она немного ниже уровня тротуара. Когда Симон и Анастасья подходят к двери, он уже исчезает внутри. Симон стоит на месте. И не отпускает руку Анастасьи. Словно уловив нарастающее напряжение, девушка замолкает. Молодые люди рассматривают железные ворота, каменную лестницу, деревянную дверь. Анастасья хмурит брови.