Лоран Бине - Седьмая функция языка

Б.А.Л. по-прежнему невозмутим: «Это хорошо, когда есть учитель. Но все-таки надо суметь с ним расстаться. Вот я, например, в Эколь нормаль…» Кристева прерывает его коротким смешком: «Почему французы так привязаны к своим альма-матер? И пары часов не прожить без воспоминаний об учебе. Как ветераны войны, честное слово». Издатель согласен: «Это правда, во Франции мы все ностальгируем по школе». Соллерс, насмешливо: «Некоторые всю жизнь не могут с ней расстаться». У Альтюссера – ноль эмоций. Элен внутренне злится: любят эти буржуа, говоря о себе, обобщать. Ей учеба не нравилась, да и училась она недолго.

Звонок в дверь. Кристева встает и идет открывать. Видно, что в прихожей она разговаривает с каким-то плохо одетым усачом. Беседа длится не больше минуты. Затем Кристева возвращается, садится как ни в чем не бывало и говорит просто (на мгновение прорисовывается ее акцент): «Извините, всякие р-рутинные дела. Касается моего кабинета». Издатель продолжает: «Во Франции успехи в учебе – непомерный груз, который давит на нас на пути к успеху в обществе». Болгарский лингвист пристально смотрит на Кристеву: «К счастью, это не единственный фактор. Верно, Юлия?» Кристева отвечает ему что-то на болгарском. Они переходят на родной язык, реплики короткие, произносятся вполголоса. И если есть между ними нечто враждебное, в общей обстановке гости все равно не способны это уловить. Вмешивается Соллерс: «Ну все, дети, хватит шептаться, ха-ха-ха…» Затем он поворачивается к канадской феминистке: «Ну, милый друг, как ваш роман, продвигается? Знаете, я согласен с Арагоном… Женщина – будущее мужчины [137] Ставший крылатым парафраз стихотворной строки из сборника Луи Арагона «Le Fou d’Elsa». В оригинале иной порядок слов: «L’avenir de l’homme est la femme», «будущее мужчины – женщина». … а значит, литературы… ведь женщина – это смерть… а литература всегда на стороне смерти…» И, отчетливо представляя, как канадка отодвигает его крайнюю плоть, он обращается к Кристевой: не могла бы она принести десерт? Кристева встает и начинает убирать со стола, ей помогает китаянка; когда они обе вновь исчезают на кухне, издатель достает сигару и срезает ее кончик хлебным ножом. Любовница Лакана по-прежнему ерзает на стуле. Нью-йоркская пара скромно держится за руки, вежливо улыбаясь. Соллерс воображает оргию с канадкой и теннисными ракетками. Б.А.Л., у которого стояк, как у лесного оленя, говорит, что в следующий раз надо пригласить Солженицына. Элен бранит Альтюссера: «Вот свинья! Пятно посадил!» И вытирает ему рубашку салфеткой, смоченной в газированной воде. Лакан тихо мурлычет нечто похожее на еврейскую детскую считалку. Все притворяются, что ничего не замечают. На кухне Кристева обхватывает талию китаянки. Б.А.Л. говорит Соллерсу: «Если вдуматься, Филипп, ты круче Сартра: сталинист, маоист, папист… Про него говорят, что он постоянно заблуждается, но ты – нет!.. Ты так часто меняешь взгляды, что не успеваешь ошибиться». Соллерс вкладывает сигарету в мундштук. Лакан бормочет: «Сартра не существует». Б.А.Л. продолжает: «Вот я в следующей книге…» Его прерывает Соллерс: «Сартр сказал, что всякий антикоммунист – собака… А я говорю, что собака – всякий, кто против католической веры… Впрочем, тут все просто: всякий настоящий еврей подумывал о принятии католичества… Так ведь?.. Дорогая, ты несешь десерт?..» Из кухни голос Кристевой с придыханием отвечает, что сейчас все будет.

Издатель сообщает Соллерсу, что, возможно, опубликует Элен Сиксу. Соллерс в ответ: «Представляю несчастного Деррида… Хмур, как дорада – ядовит Сиксу укус… Хо-хо…» Б.А.Л. снова желает уточнить: «Мне Деррида очень близок. Он у меня преподавал. Как и вы, дорогой Луи. Но он не философ. Я знаю только трех здравствующих французских философов: Сартр, Левинас и Альтюссер.» Альтюссер не замечает мелкой лести. Элен удается скрыть раздражение. Американец спрашивает: «А Пьер Бурдье, он разве не хороший философ?» Б.А.Л. отвечает, что за ним видна Эколь нормаль, но он точно не философ. Издатель уточняет для американца, что Бурдье – социолог и много работает над проблемами скрытого неравенства, культурного, общественного, символического капитала… Соллерс демонстративно зевает: «Для начала он жутко нудный… Этот его габитус… Да, мы не все равны, большая новость! В общем, я вам кое-что скажу… только тсс… давайте поближе… Так было всегда и никогда не изменится… Подумать только, правда?..»

Соллерс совсем раздухарился: «Выше! Берите выше! Абстрактного сюда!.. Мы не Эльза и Арагон и уж точно не Сартр и Бовуар… дудки! Адюльтер – преступная связь… Да… Да… Раз уж на то пошло… Вдохновение, с большой буквы, о нем-то все и забывают… Здесь. Сейчас. По-настоящему здесь… По-настоящему сейчас… Мода часто права…» Его взгляд блуждает от канадки к Элен, от Элен к канадке. «Дело Мао живет и побеждает? Тогда этим все забавлялись… Китай… романтика… Что правда то правда, и мне случалось воспламенять глаголом… Я известный свистун… Лучший в стране…»

Лакан где-то витает. Ласковую ногу его любовницы по-прежнему ощущает у своей промежности Б.А.Л. Издатель ждет, когда все это кончится. Канадка и болгарин прониклись молчаливой солидарностью. Элен в немом бешенстве терпит монолог великого французского писателя. Альтюссер чувствует, как в нем рождается нечто опасное.

Кристева и китаянка наконец возвращаются с абрикосовым тортом и вишневым десертом; на их губах ярко пылает обновленная помада. Канадка спрашивает, какими видятся французам выборы на будущий год. Соллерс прыскает со смеху: «У Миттерана одна участь: поражение… и он выпьет чашу до дна…» Элен, которая всегда найдет о чем напомнить, спрашивает:

– Вы ведь обедали с Жискаром – как он?

– Кто? Жискар?.. Уф, лицемерный вырожденец… Вы ведь знаете, что частица у него в фамилии – от жены?.. Наш дорогой Ролан был прав… «Преуспевающая буржуазная особь», – говорил он… Эх, быть на нашей улице новому маю 68-го… будь мы все еще в 68-м…

– Структуры… на улице… – бормочет в изнеможении Лакан.

– У нас его представляют как такого блистательного патриция, энергичного, целеустремленного, – говорит американец. – Но он пока не оставил большого следа на мировой арене.

– Вьетнам он не бомбил, это точно, – цедит сквозь зубы Альтюссер, вытирая губы.

– Зато вошел в Заир, – говорит Б.А.Л, – и потом, он любит Европу.

– Так и до Польши дойдем, – говорит Кристева.

– Э, нет, о Польше на сегодня хватит! – говорит Соллерс, затягиваясь через мундштук.

– Да, можно еще вспомнить Восточный Тимор, – говорит Элен, – для разнообразия. Не слышала, чтобы французское правительство осуждало бойни, которые устраивает там Индонезия.

– Вы только подумайте, – говорит Альтюссер, словно вновь очнувшись, – население сто тридцать миллионов, огромный рынок и ценный союзник Соединенных Штатов в регионе, где друзей у них, согласитесь, маловато.