Дж.Д Дэвис - Джентльмен-капитан

В этот момент Джадж поднял саблю в приветствии. Распираемый яростью, я встал в боевую стойку. Я не стану салютовать этому убийце и предателю. Это просто мясо, которое нужно порубить на куски и отомстить за Джеймса Вивиана, Джеймса Харкера и Натана Уоррендера. Я смотрел на Джаджа, и ярость прорвалась наружу.

— Во имя Господа Бога и короля, пробил час расплаты, Годсгифт Джадж.

— Мне плевать на вашего короля, Мэтью Квинтон. Мне по душе старая добрая идея Республики Англия. А еще главнее — любовь всей моей жизни и будущее моего сына.

Его губы растянулись в усмешке, он шагнул вперед, воздел клинок над головой и рубанул мне по плечу, но я был готов, и кавалерийский палаш моего отца заблаговременно отбил абордажную саблю. Я ответно кольнул Джаджа в бок, но для простого морского пехотинца он оказался очень подвижен, замахнулся и снова полоснул по тому же плечу. Я опять парировал и сделал выпад ему в грудь, но Джадж машинально бросил клинок вниз и отбил палаш. Клинки со звоном столкнулись, заскрежетала сталь. И снова я не сумел пробить его оборону. Абордажная сабля — хорошая штука, когда сражаешься на корабле или в толчее схватки, она режет и пронзает плоть как нож мясника, и Джадж мастерски ею владел, это уж точно.

Однако один на один, на море или на суше, два фехтовальщика — это только клинки и выучка. Годсгифт Джадж изучал мастерство владения саблей на море. Я получил своё от дяди Тристана, а тот учился искусству боя у своих брата и отца. Да, тогда я не был выдающимся фехтовальщиком, ещё нет, как не был и морским офицером.

Но я — сын, племянник и внук величайших фехтовальщиков. Пусть Корнелис и Кит Фаррел оставят при себе морскую премудрость. В тот миг ушли мои невежество и сомнения. Я держал в руке палаш и сделал то, ради чего столетиями рождались и жили поколения Квинтонов.

Я с силой рубанул Джаджу по поясу, и тот неуклюже парировал. Он явно привык расправляться с противниками одним ударом, максимум двумя. Он устал, и мы оба это знали. Я сделал выпад в грудь, но противник как–то ухитрился взметнуть саблю вверх и отразить удар. Я нанёс рубящий ему в плечо, но он отбил и этот.

«Перебрось в левую руку», — мальчишкой слышал я крик дяди Тристрама. Никто подобного не ожидает.

Но Годсгифт Джадж не оплошал. Он устал, но его реакция оставалась превосходной, а интуиция — непревзойдённой. Как только я поменял руки, он ударил меня справа, вскрыв мне предплечье. Я вскрикнул и увидел, как кровь заливает руку и пальцы. Я отшатнулся, чтобы перевести дыхание, но Джадж наступал, нанося удары и ругаясь, как последний пират. Я парировал, держа палаш левой рукой, но теперь слабел уже я: этой рукой я владел хуже, и внезапно у меня закружилась голова.

Я услышал какие–то крики: грязно ругался Маск, Роже д'Андели призывал контратаковать и пнуть Джаджа в пах. Я продолжал парировать сабельные удары, голова у меня кружилась, я видел опасно раскачивающуюся бизань «Республики», хотя знал, что она стоит неподвижно. Послышался другой голос: «Лучшая рука, парень. Забудь юного Тристрама. Выпад лучшей рукой».

Джадж взмахнул саблей, целясь мне в голову. Одним движением я перебросил палаш в правую руку, и на мгновение, всего на одно мгновение, боль в предплечье ушла. Я ткнул клинком ему в бок и почувствовал, как палаш скрежетнул по ребрам и прошёл насквозь.

Мы сошлись лицом к лицу, я чувствовал запах его пота и его смерти. Глаза Джаджа были от меня всего в паре дюймов и смотрели прямо в душу. Я видел, что он уже уплывает прочь и от меня, и от этого мира.

— Она того стоила. — Его голос затухал, но я его слышал. Джадж вцепился мне в руку, и я ощутил невыносимую боль. — Вы это знаете. Она и мой сын.

Секунду я смотрел в глаза живого человека, через мгновение — уже в глаза мертвеца.

Я оттолкнул тело Годсгифта Джаджа. Словно сквозь туман я слышал восторженный крик корнуольцев и голландцев, в один голос приветствующих наследника Рейвенсдена. Пытаясь устоять на ногах, я почувствовал чью–то руку на локте, кто–то рядом указывал вверх. Я перевёл взгляд на кормовой флагшток, где Мартин Ланхерн ликующе поднимал королевский флаг на возвращённом «Ройал мартире».

Большой алый флаг разворачивался на ветру и сливался с красной пеленой, застилающей мне глаза.

Я очнулся — Маск и доктор Скин, видимо, наперебой старались вернуть меня к жизни. В руке и бедре пульсировала боль. Кажется, я лежал на мешках под чем–то вроде навеса, натянутым, как я смутно видел, на шканцах «Юпитера». На такелаже висели зажжённые фонари, их мерцающие огни дополняли последние отблески вечернего света.

Маск сказал, что моя каюта слишком разрушена, чтобы положить меня там, а Скин дополнил, что орлоп–дек переполнен мёртвыми и умирающими с обоих кораблей, и там меня тоже не разместить. Я разобрал ещё два голоса позади них и увидел обеспокоенные лица Кита Фаррела (на нем запеклась чужая кровь) и шурина. Корнелис бесстрастно смотрел на меня. Я попытался изобразить улыбку и приветственно поднять руку, но застонал от боли.

Лицо Корнелиса эмоциональностью могло посоперничать с гранитом. Он мрачно посмотрел на меня и склонил голову.

— Итак, брат Маттиас, морской бог уберёг тебя во второй раз.

Кит наклонился и поднёс воду к моим губам.

— Всё кончено, сэр, — мягко сказал он. — Остатки команды Джаджа сдались, как только увидели, что он пал. Армия генерала Кэмпбелла завладела замком.

Я улыбнулся его честному доброму лицу. Затем попытался немного приподняться, но не смог. Я посмотрел на окровавленные повязки и понял, что клинок Джаджа нанёс мне глубокую рану. Ко мне наклонился Скин и сказал, что проникни клинок Джаджа хоть чуток глубже, то все ткани руки, всё, что заставляет её жить и двигаться, было бы безвозвратно искалечено. Интересно, где же тогда я нашёл силы для последнего удара, отправившего его на тот свет? Я вспомнил голос, но в голове всё плыло, и я не мог понять, принадлежал ли этот голос нашему миру или загробному, или вообще не существовал.

Маск и Кит Фаррел подошли ближе и помогли мне чуть приподняться на импровизированном ложе. За разбитыми поручнями, через залив, я видел берег и стены замка Ардверран, освещаемые кострами войска Кэмпбелла, который окружил и занял крепость. Движение, казалось, придало мне сил, и я спросил про наши потери.

— Сорок четыре человека погибли, сэр, — сообщил Кит, отводя взгляд. Получается, почти треть команды. — Ещё пятьдесят четыре ранены, из них десяток вряд ли выживет.

Скин молча кивнул. Боже мой, подумал я, всего сорок человек остались невредимыми. Ни один корабль за все сражения последней войны с голландцами не понёс столь ужасающих потерь.

— А офицеры? — наконец спросил я.