Селим Ялкут - Скверное дело

— А милиция знает?

— Они у Павла Николаевича смотрели. Потом коридор. Их служебный ход интересовал. Мы вам сейчас покажем. Осмотрели и ушли.

Разговор носил характер совсем свободный, за чаем. Картошкин расстарался, купил торт (раз такое дело). И выпустили его за тортом через тот самый служебный ход. Снаружи к нему ключа не было. Зайти можно было только по звонку. И сам звоночек был в укромном месте, для своих. Картошкин был теперь свой, сбегал и вернулся с тортом.

— Вы милицию не знаете. — Просвещал Картошкин. — Они как пиявки. Пока не найдут, всю душу вынут. А виноват кто? Кто под руку подвернется. Так и возьмут для отчета. — Мысли Картошкина ушли в грустную сторону. Но нельзя было ему сейчас расслабляться.

— А этот симпатичный. Правда, Наташа? — Света обратилась к подруге. — И совсем не похож, как вы описываете. Нас шоколадом угощал. Можно подумать, сейчас тридцать седьмой год.

— Нет, конечно. Но невинно пострадавшие есть. Жертвы произвола.

— Возьмите еще кусочек, Федя. — Света заметила, что Картошкин загрустил. — Ничего, что я вас Федей называю? А вы меня Светой. Все нужно съесть до крошечки. Алексей Григорьевич требует, ничего не оставлять, чтобы тараканы не завелись. Если на пол упадет, тогда, конечно, отдельно завернуть и вынести.

— Можно подумать… — Сказала Наташа.

Почему-то упоминание о тараканах вернуло Картошкина к реальности. И он стал размышлять, как немедленно связаться с Балабуевым, не выдав себя. Тут зазвонил телефон.

— Я возьму. На счастье. — Поспешил Картошкин.

Кто после этого станет утверждать, что Балабуев — не гений? Кто сможет оспаривать и возражать?

— Как устроился? — Спросил Балабуев.

— Это новый сотрудник с вами говорит. — Отрекомендовался Картошкин, кося глазом на женщин, и громко шепнул, чтобы и Балабуев слышал. — Из милиции. — В трубку он отвечал. — Да, понял, завтра… В ходе следствия. Хорошо, мы будем. — Балабуев с другой стороны молчал, вникая, а Картошкин не дожидаясь, повесил трубку.

— Из милиции. Завтра придут, что-то им нужно расспросить, не хотят к себе вызывать… Просят, чтобы все были на местах. Я же говорил, они не скоро отвяжутся. — Картошкин тяжело вздохнул, но тут же взбодрился и закончил презрительно. — Ме-ен-ты….

Позже Картошкин доложил Балабуеву обстановку. Тот сразу сообразил. — Возможно, проглядели шкафчик. Ай, Леня, Леня. А говоришь, толковый опер…. Пока сам не проследишь… Картошкину Балабуев указал. — Завтра у вас буду. Теперь пройдем по легенде. Ты меня знаешь. Давал показания по этому делу. Если что такое скажу, не обижайся. И чтобы все были на месте.

Валабуев объявился в середине дня, когда Картошкин и женщины уже истомились в ожидании. Как-то так, само собой Картошкин стал главным. По возрасту и к тому же мужчина, в общем, он соответствовал. А при виде милых лиц неотчетливо проклюнулась картошкинская мысль, что работа, в общем, не так плоха. И Балабуева, пожалуй, благодарить нужно. — Да и что за человек этот Балабуев, — думал Картошкин в тайне и не без снисходительности. — Полсрока жизни отмотал, ну, и где?., в милиции… Вся радость, что штаны казенные. Неудачник, только и способен… над честными людьми… — В таких обрывочных и вздорных мыслях Картошкин мог проявить высокомерие, и при нынешних горьких обстоятельствах ему становилось легче.

А сам Балабуев, явившись, не заспешил к сотрудникам, остался побеседовать с охранником (тем самым, что дежурил в ночь убийства), и тот подтвердил. Все было, как обычно. Если теперь вспомнить, Павел Николаевич куда-то спешил. Но это, так сказать, задним умом ясно. А, может, и не спешил. Шел себе и шел. Кстати, так ведь и не скажешь, покойник куда-то спешил. Живые — те, действительно, суетятся, а покойник лежит и уже никуда не спешит. Даже на живот самостоятельно перевернуться не может.

Ну, хорошо… А как Плахов? Его во второй половине дня не было, конференция внесла сумятицу в работу музея. Объявление повесили: Закрыто по причине реорганизации. Оно и сейчас висит. Что делать? Картошкин, правда, взялся прояснить перспективу с закрытием (намек на его связи в министерстве). Женщины приняли с энтузиазмом, Картошкин сразу вырос в их глазах (при росте метр семьдесят один).

Теперь о Балабуеве, которым нельзя не восхищаться. Сейчас станет понятно, почему. Вначале следователь ничего интересного не приметил. Все музейные ключи на месте. Вот, они на доске, под стеклом и замочком. Можно получить, если понадобится. Естественно, не всякому, но представителю власти по первому требованию. Бери и открывай. Однако, Балабуев не спешил. Охранник был мужик странный, и эта странность Балабуева насторожила. Казалось бы, все он узнал, а отойти не мог. Смотрел охранник на Балабуева прямо, но взгляд куда-то съезжал, терялся в пути. Потому что охранник страдал косоглазием. Он так Балабуеву и объяснил: — Не умею смотреть в глаза, жена привыкла, а начальство напрягается. Куда это ты смотришь? Я на него смотрю, смотрю, а взгляд мимо.

— А если глядишь в сторону? — Подсказывал Балабуев, сочувствуя и присматриваясь.

— Еще хуже. Головой вертеть. И вообще. Тогда получается… — Охранник замялся, а Балабуев напрягся (он чувствовал). — Ну, ну… Что получается?

— Взгляд кокетства. — Вздохнул охранник. — Так называется. Вот, смотрите. — Он развернул голову щекой вперед и глазами стрельнул в Балабуева. — Ну, как?

— Хм. — Сказал Балабуев. — Действительно. Хотя я не по этой части.

— Вот именно. Горе мое. — Вздохнул охранник. — В троллейбусе деньги за билет передаешь, обязательно скажут, как вам не стыдно. Даже сдачу брать не хотят. Не объяснишь ведь, глаза у меня так устроены. Есть такие, сами просятся. Мужчина, спрашивают, вы шутите или как? Особенно сейчас…

— Что сейчас?

— Сами знаете. Когда разрешено…

— Кроме того, что запрещено законом. — Уточнил Балабуев.

— Ну, это… кто его знает… в троллейбусе законы не вывешены. Кроме Божьей Матери и нет никого. — Охранник вздохнул, и Валабуев отступился. Разговор получался никакой. Но тут-то Сергея Сидоровича и осенило. — А француз с конференции здесь не появлялся?

Балабуев был в форме капитана милиции, а это дисциплинирует. Тем более охранника, так сказать, собрата по профессии. Но того совсем заклинило. Разговор расстроился. И расстроился бы дальше, и так бы и закончился ничем, если бы не Балабуев. Он спросил небрежно, как о вопросе решенном:

— Так что же с этим французиком? (именно французиком — так и сказал, молодец).

Охранник вздохнул еще тяжелее. — Ну, ну. — Подгонял Балабуев, пошла драгоценная минута.

— Вы поймите, жена беременна. — Зачем-то сказал охранник. — По правительственной программе.