Селим Ялкут - Скверное дело

— Которая?

Наташа ткнула пальцем в Берестову. Сюда приходила, и на конференции я ее видела.

— Ясно. — Сказал Балабуев и переключился на Картошкина. — Видите, какие сотрудницы у вас активные. А вы молчите и молчите, как партизанский лес.

— Что я могу сказать? — Голос Картошкина некстати охрип.

— Поддержите коллег. Фигурное катание смотрите? Вроде того. Мысленно, конечно.

— Не знаю…

— Болеете, наверно? — Участливо предположил Балабуев и вновь обратился к женщинам. — Вы — умницы. Наукой занимаетесь. И страны такой давно нет, а вы все изучаете. Зрение портите.

— Древней Греции тоже давно нет. — Протестующе высказался Картошкин.

— Вот и я говорю. — Поддержал его Балабуев. — Так ведь историю забыть можно. А нам нельзя никак. Потому и конференция. Я знаю, знаю. Читал по долгу службы. И, представляете, увлекся. Может, еще что-то дельное сохранилось? Ведь не зря Павел Николаевич трудился.

Все как-то замолкли, взгляд Балабуева заинтересованно скользил по лицам. — Хочется спросить у самого, только где он теперь — наш Павел Николаевич. У Алексея Григорьевича спросить? Тот у турок гостит. Это вам, Федор Леонидович, по должности полагается знать. Как заместителю.

— Я только…

— Два дня для хорошего работника это, знаете ли, срок. Это для тюрьмы — смех один, а для научных мыслей…

Картошкин молчал, Наташа пришла на помощь. — Вот он, сейф Павла Николаевича. Ваши сотрудники смотрели. Еще перед конференцией, он к нам в комнату какие-то бумаги перенес. Чтобы в сейфе место освободить.

Балабуев оживился. — До сих пор там?

— А что им сделается? Алексей Григорьевич знает. Просил закрыть до его приезда и ключ никому не давать.

— Вот видите. — Упрекнул Балабуев Картошкина. — А вы не в курсе.

— Откуда он знал. — Вступилась Света. — Он ведь только…

— А можно мне глянуть, как представителю следствия? Вам начальство не разрешает, а мне можно. У меня книжечка волшебная есть, все дверцы открывает.

— Ордер нужен. — Сказал Картошкин хрипло.

— Правильно, Федор Леонидович. Мы вашей маме, допустим, ордер обязательно покажем. Если, допустим, придется. А здесь у нас государственное учреждение. И представитель власти налицо. Прямо перед вами. Поэтому, милые женщины, пойдем, поглядим. И Федора Леонидовича пригласим. А то он прямо диссидент, каких сейчас в кино показывают. Мне, знаете ли, то же пришлось повидать, но теперь смотрю по новому. Как на ум и на совесть в одном лице.

Балабуев бодро вскочил, выглянул в коридор, кликнул охранника. — Коля, ты где. Давай ключи… — И незаметно подмигнул Картошкину.

Уже потом Света сказала. — Вы молодец, Федя. Я вами горжусь. Так с ними и нужно. У меня друзья собираются. Приходите. Вы картошку с селедкой любите? Хорошо?…

— Хорошо. — Согласился Картошкин…

…Случилась еще одна приятная неожиданность, но совсем в другом месте. Генерал позвонил. — Сеня. — Сказал генерал. — С Кудумом мои ребята разобрались. Это не наш, может ехать. Никаких осложнений не должно быть. На всякий случай имеем заявление. Как раз по его части. Сам понимаешь. И признание пострадавшей. Кто? Женщина, как предполагалось. Около клуба. Нет, не в том смысле. Мотив? На почве ревности. К нам отношения не имеет. Кто раскрыл? Наш сотрудник. Сама обратилась, подписала чистосердечное , он ее в роддом отвез. Зачем в роддом? Это ты у своих дам спроси, зачем в роддом ездят…

— Хорошо. — Думал Шварц, осознавая трудность собственного положения. — Была задача узнать? Узнал. Лично посетить место и удостовериться. Сделал. Что еще? — Леня так и спросил Балабуева по телефону, и всезнающий Балабуев не нашел ответа. Приезжай, сказал. Скучно не будет.

Но Балабуев Лене не указ. Он лишь озвучил мнение начальства. Сидеть, вести наблюдение. И не тратить зря командировочные. У Министерства денег нет, Шварца снарядили буквально на последние. На спонсорские. Так товарищ генерал и сказал. Чтобы Шварц благодарил за возможность побывать в Стамбуле. Ясно, как начальство себе представляет эти командировки.

Но у них — простых энтузиастов сыска и подход другой. Азарт. Охотничья собака, взявшая верный след, неужели станет думать о вечерней кормежке, о теплой псарне, о хозяйском одобрении? Все это будет, но не сейчас. Сейчас азарт от самой охоты, от возбуждения, вызванного предчувствием удачи, от вдохновения, если хотите. Можно подумать, что только у поэтов и музыкантов… А Балабуев? Вот он пример… Раскрытие покушения на француза Кудума. Буквально, на одном вдохновении и интуиции. Ни в одном учебнике криминалистики такого не найти. Что бы сыщик пришел, поговорил, как бы невзначай, навскидку и раскрыл преступление, за которым маячили крупные дипломатические неприятности. Можно только вообразить, и то не будучи простым смертным. Уже отправили Кудума на родину без каких-либо претензий к нашей стране. Что вообще-то бывает редко. Между прочим, интересовалась Правозащитная лига (а они как пронюхали?), но быстро отступились, когда получили объяснения. Сам генерал представлял. Всем утерли нос. Французы от пресс-конференции отказались. Сгоряча настаивали, но им объяснили, что к чему, и успокоили. Мало того, Балабуев и о преступнице подумал, хотя кто по обстоятельствам этого дела возьмется определить пострадавшую сторону и подсчитать нанесенный урон. А Балабуев определил. Явку с повинной оформил, чистосердечное признание, смягчающие обстоятельства, а теперь готовился стать крестным отцом.

Подробности Шварцу еще предстояло узнать по возвращении домой. Но, можно не сомневаться, он Балабуева хорошо понимал. По родственному, по братски. Пока есть такие люди, Родина может спать спокойно. Ну, хорошо, а сам Шварц? Шварц должен томиться. На фиг ему эти минареты. Кто скажет? Муэдзин будил Шварца ровно в шесть, организм оживал неохотно под малознакомые звуки. — Кому это нужно? — Думал сонный Леня. — Хотя я согласен, Аллах велик. — Вообще, глядя на благодушных с виду турок, Леня стал как-то ближе к исламу. На первый взгляд. Но мог и изменить мнение. Были основания. На обочине площади Таксим, рядом с Монументом Независимости, там, где разворачивался старый почти игрушечный трамвайчик — стамбульская достопримечательность, дежурили бронетранспортеры и рядами строились полицейские. Против них посреди площади стояли вихрастые молодые люди и женщины с горящими от возбуждения глазами (одни глаза и сверкали, сами лица были закрыты), выкрикивали лозунги и выбрасывали вверх сжатые кулаки. Их было немного (пока, немного), но видно, что объединены они общей идеей, и не собираются отступать.

Еще Леня наблюдал шествие по оживленной улице Перы, с тем же старомодным трамваем посреди, престижной европейской улицы, чей образ складывался столетиями, и теперь сложился в место досужих прогулок и кайфа. И здесь, казалось бы, вопреки атмосфере праздности и торгашеского оживления, можно было наблюдать толпу возбужденных людей, слитых в единое целое энергией протеста и непримиримости. Сейчас они шли праздно, оглядываясь по сторонам, с вызовом ловя взгляды зевак, стоящих перед витринами дорогих кафе и магазинов. В их неторопливом движении, в агрессивной анонимности скрытых под масками лиц была сила шаровой молнии, катящей навстречу сытому, чванливому люду, поглощенному удовольствиями и добыванием денег. Какова была эта сила, ее цель и направленность, природа ее протеста оставалось для Шварца неясным, но повод для сомнений у него появился. Так ли спокойно милейшее и миролюбивое с виду турецкое общество.