Ирина Потанина - Труп из Первой столицы

— О духи! Придите просветить нас! — распиналась мадам Бувье. — Обычно вы являетесь туда, где воздух свеж, на сотни миль вокруг, где атмосфера и человеческий магнетизм совершенно чисты и где никогда не проливают кровь животных…

— Не напоминайте им эти правила, так к нам никто не придет! — пьяно закапризничал Поль.

— Но сегодня, — не обращая на него внимания, продолжила поэтка, — мы просим сделать исключение. Явись к нам, дух Города! Стань проводником между нами и душами умерших, к которым у нас есть вопросы.

Присутствующие взялись за руки и по команде принялись глубоко дышать.

— Он здесь! Он здесь! Дух Города, я чую! — простонала мадам Бувье и бессильно уронила голову на грудь. Через миг она приблизила голову к освещенной полосе и подняла лицо на зрителей. Лик ее был и смешон, и страшен одновременно. — Что надо? — прохрипела Бувье, гневно раздувая ноздри и выкатив глаза. — Хотите задавать вопросы душам? Тогда сперва ответьте на мои. Но это будут сложные задания…

— Ух ты! — Полю происходящее явно казалось очень забавным. — Здорово придумано!

— Я тоже в восхищении, — учтиво поклонился Морской. — Готов ответить на вопросы духа Города с великим удовольствием.

Поэтка захохотала невесть откуда взявшимся басом, а потом внезапно высоким молодым голосом пропела первую строчку Интернационала.

— Какое здание Харькова я вам сейчас описала? Эээ… описал…

— По городской легенде в разновеликих очертаниях корпусов Госпрома запечатлены первые ноты Интернационала. Вы об этом? — улыбнулся Морской. — Если да, то вы, как дух Города, должны бы знать, что все это придумки.

— Первую загадку вы разрешили, — зааплодировала мадам Бувье. — Осталось еще две! Кто из прославивших наш город, чтобы вырваться из черты оседлости, смог переехать в Харьков, только выдавая себя за ученика переплетчика?

Морской растерянно пожал плечами.

— Проще простого! — радостно выпалил Поль. — Это композитор Дунаевский!

Ирина многозначительно подмигнула Морскому. Первая ловушка сработала. Поль косвенно подтвердил, что он тесно общался с художником Семенко накануне убийства.

— Вот третий раунд! — продолжала Бувье. — Кто сказал про город: «Где вороны вились, над падалью каркав/ в полотна железных дорог забинтованный/ столицей гудит украинский Харьков, / живой, трудовой, железобетонный..»?

— Маяковский! Это Маяковский! — закричал довольный своей эрудицией Поль. — Именно его дух мы и хотим вызвать для разрешения нашего пари. Я угадал, значит, я и буду медиумом.

— Хорошо! — одобрила мадам Бувье и притворилась, будто дух Города покинул ее тело. — Что происходит? Что тут было? Я не помню.

— Все идет по плану, — твердо заверил Морской и очень постарался не рассмеяться, произнося необходимое: — Дух Города согласился призвать нам душу Маяковского.

Все снова взялись за руки, громко задышали, зашептали по команде Поля призывное: — Маяковский!

— Я чувствую его! — зашептал Поль, который, похоже, тоже хорошо подготовился к мероприятию. — Он готов. Говорит задать вопрос и дать ему возможность написать ответ… Сейчас-сейчас! — Поль выудил из закромов мятой кофты карандаш и альбомный лист: — Наш вопрос! Скажи нам, мог ли сам ты застрелиться, или все это было подстроено? — Поэт демонстративно поднял лист вверх, показал присутствующим обе его стороны и вдруг сполз под стол. Неловко провозившись там секунду, он вынырнул обратно. На листе — то ли вареньем, то ли аджикой — было выведено: «Меня убили!» Из-под кофты поэта выглядывал намеренно никем не замечаемый уголок подмененного листа.

— Вот видите! — все тем же торжественным шепотом начал Поль. — Он кровью написал! Я выиграл пари, я говорил ведь!

В этот момент стол мелко затрясся. Морской, незаметно шатающий ногой подложенную под ковер доску, тянущуюся от стола к серванту, и сам удивился произведенному эффекту. Присутствующие хором вскрикнули, полоски света запрыгали по стенам, чашки на полках застучали, словно чьи-то зубы от страха.

— Ты лжешь, мошенник! — не своим голосом прогремел вдруг вытянувшийся во весь рост Николай. Он поднял кажущиеся при таком освещении громадными ручищи над головой и между ними вспыхнула светящаяся линия. Глаза у Коли при этом были закрыты, губы опущены за ворот гимнастерки, и на какой-то миг даже Морскому показалось, что голос раздается из дрожащей и переливающейся полоски света между ладонями Николая. Даже те из участников сеанса, кто точно знал, что Коля держит шифон, пропитанный светящимися красками, на миг испытал ужас, подпитываемый также явственно видным сейчас сходством Николая с покойным поэтом. Что уж говорить об остальных. Вспомнив о своей роли, вскрикнула Света. Поль побледнел и взобрался на стул с ногами.

— Не тебе ли, — грозно обернувшись к нему, прогромыхал Николай, — я говорил в кофейне на Монмарте, что быть поэтом можешь, только если готов с достоинством вынести все невзгоды этого ремесла, готов работать долгие годы, готов заболеть в поисках новой рифмы или поэтического образа?

— Откуда вы… — обиженно сжался Поль, — …откуда вы знаете?

— Тебе! — как и положено по сценарию, продолжал Николай. — А ты зовешь себя поэтом, при этом пьешь не просыхая и не работаешь, словно буржуйская пиявка! Но я здесь не за этим обвинением. Есть кое-кто, кто тоже хочет с вами поговорить. Настал ее черед!

Свет в руках Николая погас, но все взгляды были прикованы уже не к нему, а к Ирине. Зная все о ее мастерстве, Морской все равно ахнул. Словно выталкиваемая таинственной силой, она взлетела вертикально вверх над столом, скинула юбку, оставшись в панталонах, и, приземлившись в самый центр, принялась крутиться. Не по-балетному, а странно искривившись. Низ ее пуанты был нарочно затемнен черной краской, поэтому непосвященным казалось, что балерина не касается столешницы. Морской не заметил, когда она успела распылить пудру и распустить волосы, не уследил, когда сняла с виска наклейку, под которой была нарисована очень правдоподобная рана от пули… Тяжело дыша и хлюпая пеной, образовавшейся в уголке рта, Ирина подняла безумные глаза к потолку и заговорила:

— Тот выстрел, что убил меня, был выстрелом предателя. Один из вас — убийца! Я — Милена.

— Не может быть! — ахнула Эльза, кажется, даже немного переигрывая и повернулась к мужу. — Ты тоже это слышишь?

Мрачный Арагон напряженно кивнул, не различая слов, но явно зная смысл.

— Но явилась вовсе не для того, чтобы его разоблачить, — продолжила Ирина. — Мне не дает покоя неизвестность. За что, любимый, ты меня убил? — обращалась она как бы к потолку, но лицом была повернута к той стороне стола, где сидел побледневший и словно окаменевший Поль Шанье. — Нам было хорошо вдвоем, не так ли? Ты сам признался, что никого еще так не любил. Что мои кудри — словно волны океана, что мои руки — словно колыбель. И вдруг — убил. За что? Приревновав к желанию встретиться с моей первой любовью? Иль потому, что я должна была уехать? Но разве за такое убивают? Я верила тебе, а ты стрелял…