Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

Снаружи дома шофёр запоздало пустил мотор, но выстрелы всё равно были слышны.

Комната наполнилась дымом и звоном пуль. Все стрелявшие войти в комнату не смогли, поэтому те, кто остался за порогом, просунули в помещение руки с револьверами и палили почти наугад.

Пули отшвырнули назад Ольгу и Марию. Ударившись спинами о стенку, сёстры отпустили друг друга, сползли вниз, присели на корточки. Обе зажали ладонями себе уши и визжали изо всех сил.

Татьяна была убита наповал и сразу, без звука, рухнула назад, навзничь – на Анастасию. Справа в комнате металась высокая фигура Демидовой: она закрывалась подушкой, потом упала. Пули отскакивали от стен и от девушек, жужжали по комнате и прыгали, словно град, по полу. Двое стрелявших были слегка задеты рикошетом, но, тоже захваченные общим зверски-отчаянным ужасом, продолжали нажимать изо всех сил на курки, стрелять и стрелять.

Доктор Боткин тяжело рухнул на правый бок, медленно перевернулся на грудь и затих. На затылке у него появились два больших отверстия. Из одного толчками обширно полилась ярко-алая кровь, из второго выглядывал лоскуток розового мозга. Рядом с ним, опираясь спиной о стену, медленно осел на пол Харитонов, вытянул на полу ноги. На колени ему упал грудью лакей Трупп. В правой руке Трупп всё ещё сжимал небольшой молитвенник в чёрном кожаном переплёте с четырёхконечным крестом: несколько секунд назад он был лютеранином. Оба умерли почти сразу – через десять-пятнадцать секунд от взрывного внутреннего кровоизлияния: пули более метких стрелков попали обоим сразу в сердце, разорвав по пути крупные сосуды. Для них всё кончилось, действительно, быстро и без мучений.

В Николая сначала одновременно стреляли Юровский, Кудрин и Ермаков, потом они перевели стрельбу на остальных. Когда у Ермакова опустели барабаны двух револьверов, он сунул их в карманы, выхватил из-за пояса маузер и принялся прицельно расстреливать Александру и девушек. Император, весь изрешечённый, какое-то время стоял, закрывая телом сына. Ему удалось немного продержаться на ногах, потом на коленях, хотя кровь у него хлестала из полутора десятка ран. Он залил ею сына, который сидел на стуле, запрокинув голову назад и только каждый раз вздрагивал, когда очередная пуля настигала его, оставляя дыру в гимнастёрке и отрикошетив от фуфайки. Наконец, мальчик медленно сполз и упал на отца.

Именно в этот момент, когда Алексей упал на мокрый от крови, тёплый труп отца, Николай с изумлением обнаружил, что всё происходящее в комнате он очень хорошо видит, но почему-то наблюдает за всем не внизу, а сверху, из-под потолка, и различает до подробностей себя самого, чернеющую лужу собственной крови, в которой лежат они оба – он и сын Алексей. Николай хорошо также увидел, как изрыгает плотный огонь гигантская митральеза из человеческих рук с наганами, торчащими из двери. Он обнаружил, что точно знает: Боткин, Харитонов и Трупп уже начали коченеть, и для них навсегда исчезло то, что называется горем, страданием и болью. Видел, как пули колотят по груди жены, но не причиняют ей вреда, так как на ней тоже бриллиантовый лиф. Рану в её лбу он видел сразу всю – аккуратное входное отверстие от револьверной пули и выходное, величиной с блюдце, скрытое окровавленными седыми волосами. И она лежит на полу, неловко подвернув под себя руку, на которой он увидел сквозь её одежду огромный, до локтя, браслет из толстой золотой проволоки. Александра каждый раз вздрагивала, когда в неё попадали пули, потом всё тише и меньше и, наконец, застыла на полу совсем. Затем она плавно взмыла вверх, оставив своё изуродованное тело на полу и приблизилась к мужу.

Кроме отверстий во лбу и на затылке, на её лице зияли две страшные ямы в глазницах. Пули ермаковского маузера размочалили ей оба глаза, дыры были огромны. Но очень скоро выражение ужаса и страдания на её лице исчезло, растаяли чёрные ямы в глазницах, и теперь оно выглядело так же – преисполненное нежной девичьей красоты, каким было до свадьбы.

«Аликс, родная, мы всё равно вместе!..» – хотел сказать он, до краёв полный счастья и любви, но обнаружил, что не может произнести ни одного земного слова. Он протянул руку и хотел нежно сжать руку жены, на которой уже не было громадного золотого браслета, но ничего не ощутил, так как его рука прошла сквозь руку жены. Она смотрела на него и он – не увидел и не услышал – а понял , что она улыбается, и её тоже переполняет любовь, и она даёт ему понять, что надо торопиться.

Но он не хотел уходить без детей. Они оба смотрели, как у стенки на корточках сидят Ольга и Мария и, закрыв глаза и обхватив головы руками, отчаянно кричат так, что их крик слышен сквозь непрерывную оглушительную, до звона, пальбу и рёв автомобильного мотора в Вознесенском переулке. К их крику присоединился непрерывный визг Джима, который забился в угол и пытался изо всех сил слиться с ним, совсем растаять, чтоб его не настиг ужас, исходящий от людей, которых он всегда так любил – всех без исключения. А теперь предсмертная жуть волной захлестнула всех и его тоже, маленького, беспомощного и беззащитного. Смерть пахла порохом, пёс это понял и смирился, жалобно поскуливая.

Мимо них медленно и легко проплыли Боткин, Харитонов и Трупп и исчезли в бесконечности, суть которой была до сих пор непонятна, невообразима, а теперь они сами стали ею.

Так же медленно и легко приблизилась Ольга – пули снесли ей часть черепа, но её голова уже восстановилась и приобрела прежний вид, как в счастливые дни до революции. И она тоже внимательно смотрела вниз – на своё тело с наполовину снесённым черепом, на убитых сестёр, на застывшего на полу брата, на мёртвых, и потому близких доктора, повара и лакея, на пока ещё чуждую, не умершую, Демидову. Ольга ничего не говорила, да и не могла говорить, потому что, как и родители, влилась в новую данность, более реальную, чем всё, что было раньше: теперь нет ничего. Только одна всеохватывающая пронзительно-солнечная любовь.

К ним приблизились светло красивые и спокойно счастливые Татьяна и Мария. Николай и Александра прекрасно поняли, без слов, которые на земле всегда неточны или лживы, что дочери тоже не хотят уходить без младшей сестры и брата, а Анастасия и Алексей заставляли себя ждать. Но дольше они здесь находиться не могли и, взмыв вверх, растворились в солнечном свете любви, зная: где любовь, там Бог.

В комнату протиснулся Павел Медведев и закричал Юровскому, глядя в ужасе на мертвецов:

– Не стреляйте, Яков Михайлович! Не стреляйте! Во всей округе слышно. В домах свет!

Юровский посмотрел на Медведева сонными глазами, сунул в кобуру маузер и крикнул:

– Прекратить стрельбу! Прекратить немедленно!