Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

– Стрелочник Григорьев в качестве свидетеля доставлен, – сообщил Кирста.

– Вы присядьте, – предложил стрелочнику Соколов. – Итак, – садясь напротив, начал он. – Что вам известно по делу? Только рассказывайте лишь о том, что видели своими глазами и слышали своими ушами.

Медленно подбирая слова, Григорьев очень точно, почти дословно повторил то, о чем Соколов уже прочёл. И сейчас стрелочник несколько раз повторил, что девушка «была в большой кручине». Под конец прибавил:

– Очень хотелось как-то утешить её и помочь – так жалко её было.

– Вот что, – сказал Соколов. – Вы сейчас ещё раз гляньте на фото и укажите, какую из изображённых особ вы видели в сторожке на разъезде №37.

Григорьев сразу указал на Анастасию.

– Она. Я уже говорил.

– Знаю. Хорошо. А раньше вы эту особу когда-нибудь видели? Не в сторожке, а в каком-нибудь другом месте и в другое время? Не приходилось встречать?

– Никак нет. Только в сторожке.

– Хорошо. А почему вы решили, что на картинках из журнала именно та пойманная барышня из сторожки? И что её зовут Анастасия. И что она царская дочь. Ведь в сторожке она не называла своего имени?

– Не называла. Мне здесь называли.

– Кто?

– Да вот господин капитан называли. Ещё кто-то. Теперь уж не помню.

Старательно не глядя на покрасневшего Кирсту, Соколов ещё раз спросил:

– И всё-таки, почему вы решили, что именно эта, указанная великая княжна Анастасия – именно та, что была в сторожке? Ведь на семейном фото она совсем ребёнок. А в сторожке была взрослая барышня лет восемнадцати, может, даже замужняя…

– Ах, вы про это! – с облегчением вздохнул стрелочник Григорьев. – Так это не трудно, тут немного соображать надо. Все знают, что Анастасия из великих княжон – младшенькая. В церкви на тезоименитство всю семью государеву каждый год прославляют. И на картинке – самая младшая. Стало быть, она и есть. Анастасия, значит. Разве я неправильно говорю?

– Спасибо, дорогой Максим Кузьмич! – сердечно пожал ему руку Соколов. – Вы очень, очень только что помогли следствию.

Кирста, не скрывая злости, заявил:

– Надо и других стрелочников опросить.

– Не стоит беспокоиться, дорогой Александр Фёдорович. Ибо и всем другим я задам тот же вопрос: как они в двенадцатилетнем ребёнке опознали взрослую особу, у которой, к тому же, ещё и наружность была сильно попорчена. Вы лучше подайте мне доктора Уткина. И распорядитесь, чтобы приступили к эксгумации. Пусть разжигают костры, греют землю и копают. Судебного медика обеспечьте. Если до вечера управимся, оставлю вас в покое, продолжайте свои поиски, как считаете нужным. Мешать не стану.

Доктор Уткин оказался худым нервным субъектом в поношенном сюртуке, из кармана которого выглядывал деревянный стетоскоп. Он всё время не знал, куда девать руки, взмахивал ими и потирал ладони.

– Успокойтесь, Иван Павлович, – попросил Соколов. – Прошу собраться с мыслями и постарайтесь вспомнить все детали вашей встречи с особой, которая называлась Великой княжной Анастасией.

– Нет! – резко возразил Уткин. – Она не назвалась великой княжной!

– Как так? – опешил Соколов.

– Она назвалась по-другому. Она сказала: «Я дочь Государя Анастасия».

Соколов и Алексеев переглянулись

– Значит, сказала «дочь Государя», – в раздумье повторил Соколов, почёсывая переносицу. – Это очень интересно… Вы понимаете, Алексеев, о чём я?

– Мне думается, господин следователь,. – отозвался Алексеев, – что кто-нибудь из народа или посторонняя личность, скорее, сказала бы: «Я царская дочь», или «Я дочь императора», или «Я Великая княжна». Чтоб побольше впечатления вызвать. А она скромно: «Дочь Государя» и ничего вдобавок. И никого убеждать не хотела.

– Вполне возможно, – согласился Соколов. – Итак, Иван Павлович, я слушаю.

– Как я уже рассказывал…

– Не надо! – перебил Соколов. – Не надо – «как уже рассказывал». Расскажите, как будто в первый раз, заново, с подробностями, которые, возможно, не вспомнили поначалу.

– Я рассказывал уже три раза капитану.

– Значит, расскажите в четвёртый.

– Хорошо. Как прикажете.

…Было это в последних числах сентября прошлого года. Я проживал тогда в доме крестьянского поземельного банка на углу Петропавловской и Обнинской улиц. Тогда дом этот был почти весь занят большевицкой чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, бандитизмом и спекуляцией.

– И саботажем, – подсказал Соколов.

– И саботажем, – повторил доктор. – Тогда же чека стала занимать здание банка, сначала нижний этаж, а потом верхние, где были частные квартиры, и выселяли квартирантов. Мне оставили только одну комнату, где пришлось жить с женой и двумя детьми. И вот числа, кажется, двадцатого, вечером пришёл вестовой от чека: «Доктор, срочно к начальству». Сказали, нужно оказать помощь арестанту. Привели меня в комнату на втором этаже, в ней на диване в полусознательном состоянии лежала молодая особа.

– Опишите больную, пожалуйста, – сказал Соколов.

– Девушка роста выше среднего, упитанная, шатенка. Нос правильный, прямой. Губы не толстые, не тонкие. Рот чётко не опишу – он всё время подёргивался. Шея круглая и короткая. Волосы коротко стрижены, до плеч не доходили. Вообще, лицом она была некрасива, но прелестна и сложена хорошо. Грудные железы хорошо развиты, в гармонии с наружностью. Руки, кисти, ухоженные, даже холёные. Пальцы красивые, средней величины, ногти – совершенно аристократические, чистые, аккуратно подстриженные, хотя следов маникюра я не обнаружил. Да, она выглядела, я бы сказал, прелестно, несмотря на повреждённое лицо. Под одним глазом, под левым, кажется, кровоподтёк, видимо, от удара кулаком. Рассечён угол левой губы. Я исследовал повреждения лица, потом грудь. При этом мужчины удалились, но осталась женщина, чекистский шпик.

На груди у пострадавшей следов насилия не было. Она сильно вздрагивала. Я намеревался исследовать половую сферу, но больная запротестовала. И женщина-шпик, когда я приподнял рубашку больной, крикнула: «Доктор, это вашему освидетельствованию не подлежит!» Тогда я выписал рецепт на йод, свинцовую примочку, бромистые соли с валерианой и перевязочные материалы. Когда лекарства принесли, я оказал больной помощь и спросил, кто она. Она тихо сказала: «Я дочь государя Анастасия». Я боялся, что женщина-шпик всё слышит, но та даже не шевельнулась. Я решил, что нужно побыть как можно больше около Анастасии Николаевны, чтобы самому давать ей микстуру, но пришлось отлучиться. Где-то около десяти часов я пришёл к Анастасии Николаевне. Там было всё та же женщина-шпик. Я спросил: «Как чувствует себя больная?» От этих слов Анастасия Николаевна очнулась и посмотрела на меня благодарными глазами. И тут я понял, что нельзя её оставлять на произвол чекистам, и заявил, что её нужно отправить срочно в больницу, а не в тюрьму. На их вопросы «Что с ней?», отвечал: «Она душевнобольная, помешалась на мании величия. Срочно отправьте её в психиатрическую лечебницу!» И при этом я подмигнул незаметно Анастасии Николаевне. И она меня поняла, потому что слегка улыбнулась и незаметно кивнула мне. Так я им говорил, надеясь, что ей удастся спастись. На тот момент у меня никакого сомнения не было, что это действительно Великая княжна.