Валентин Лавров - Ненависть вождя и любовь разбойника

Все трое одновременно выстрелили в голову чекиста. Окровавленные мозги забрызгали Яшкины сапоги.

Вот как этот эпизод описан в секретном отчете НКВД:

«Обзор деятельности ББ — ударной группы по борьбе с бандитизмом.

Зверское убийство с целью мести сотрудника Уголовного отдела МЧК Ведёрникова. Кошельков не умел прощать измены. Узнав, что Ведёрников содействует органам власти в его поимке, Кошельков совместно с несколькими товарищами из своей банды (Емельянов и Мартазин) явились на квартиру Ведёрникова в Малом Ивановском переулке, в присутствии родных последнего устроили над ним суд и, объявив ему смертный приговор, расстреляли здесь же в квартире. Детей и сожительницу не тронули».

Беда придёт, когда её совсем не ждёшь.

По какому-то случаю повязали приятелей Кошелькова: Лёшку Картавого и Гришку Кобылью Голову. Прежде чем к стенке поставить, стали их допрашивать, да так, что в камеру идти уже не могли: весь организм отбили, мочились кровью, зубов передних не оставили, сволочи!

Вопрос был один:

— Как найти Кошелькова?

Ну, Лёха не выдержал, скорей помереть хотелось, прошамкал кровавым ртом:

— Невеста его Ольга Фёдорова, в нумерах на Солянке живёт… Может, знает?

Полетели чекисты на Солянку в большой доходный дом, тот самый, в обширных подвалах которого разместились соляные склады. Ворвались в квартиру Фёдоровой. Та на пианино прелюды Листа играет. Редкой красоты девица, с презрением смотрит на чекистов.

— Что, пожар? Почему без стука врываетесь?

Те орут, оружием размахивают:

— Говори, где Яшка! — разбежались по квартире, ищут.

Фёдорову на испуг не возьмёшь, в ответ строгим тоном:

— Ах, вам Яков Иванович нужен? Вот и ищите. Тут его, к счастью, нет!

— Ты, гражданка Фёдорова, с Яшкой в полюбовной связи состоишь. Ты должна сказать, где он прячется, иначе мы тебя как пособницу…

— Цыц, гегемоны! Я его сто лет не видела и очень скучаю. — Начала зубы заговаривать. — В отличие от вашей серости, Яков Иванович очень любит фортепьянную музыку. Недели две назад мы вместе ходили в Большой зал консерватории. Играл профессор Александр Борисович Гольденвейзер. Вот это мастер! Не зря его любил Лев Николаевич… Чего рты раззявили, пичужки? А потом мы проводили Гольденвейзера. Он живёт в доме двадцать два, квартира тридцать в Скатертном переулке. Большой доходный дом, вход в глубине двора. Кошельков и Гольденвейзер дружат, — вдохновенно сочиняла Ольга.

Один из чекистов, видимо старший, записал адрес пианиста.

— Что, там Яшка может прятаться?

— Он хитрый, он может!

— Спасибо, сходим, проверим!

— Кто сапогами наследил? Безобразие! Убирайтесь вон, товарищу Ленину буду жаловаться…

Чекисты было двинулись к выходу, как старший спохватился:

— Надо всё же обыск провести, протоколы заполнить…

Стали шмонать, а в комоде красивым почерком записка от Яшки: «Олечка! Смотался в Вязьму. Свадьба у Сеньки Дырявого. Скучаю. Умираю от бурной страсти. Целую сто тысяч раз!»

Ольгу арестовывать не стали, а установили за её квартирой круглосуточное наблюдение. Интересовались её бандитскими связями.

Ольга Фёдорова… Яшка втюрился в неё по уши. Ольга — единственная, неповторимая! На других женщин больше не обращал внимания, хотя многие из них глядели на щедрого красавца с вожделением. Яшка любил повторять полюбившийся афоризм: «Самая бескорыстная любовь — это за деньги!»

С громадными голубыми глазами и сочными губами, Ольга в конце концов станет роковой в жизни отчаянного разбойника Яшки Кошелька.

В ту же ночь с Лубянки полетела срочная телеграмма коллегам в Вязьму: «Арестовать Кошелькова-Кузнецова тчк Гуляет свадьбе Сеньки кличка Дырявый тчк Очень опасен тчк Склонен к побегу тчк Доставить Москву Лубянку».

…В Вязьме гуляли хорошо. Сенька играл на баяне, Яшка душевно пел, остальные подпевали:

Песню испортили чекисты, повязали нетрезвого Яшеньку, скрутили ручки белые в блатных наколочках.

Теперь знаменитого разбойника конвоировали в Москву.

Жениха, невесту и остальных гостей трогать не стали — не было приказа. Это стало ошибкой чекистов. Они забыли: настоящие воры друзей в беде не бросают!

Яшка хладнокровно рассуждал: «Хорошо, что спящего не замочили! Впереди короткое следствие, быстрый суд и расстрел. Жаль, что Ольгу больше не увижу!»

На Лубянке получили срочную телеграмму: «Кошельков арестован завтра доставим Булавин.»

Восторгу не было предела. Товарищ Дзержинский о замечательной виктории тут же сообщил Владимиру Ильичу. На радостях Мартынов с П̀етерсом выпили крепко.

…Ранним утром задержанного Яшку с завязанными на спине руками втолкнули в купе. Сопровождали его три человека — чекист из Москвы Булавин и два широкоплечих солдата местного гарнизона.

У Булавина наградной пистолет с вожделенной накладной пластиной — «За беспощадную борьбу с контрреволюцией. Дзержинский» . Помахал перед носом Яшки:

— Не шалить! Стреляю без предупреждения!

А солдаты — ребята простые, незамысловатые, глядели на Яшку с сочувствием.

Яшка не дурак, вёл себя как херувим, крыльев с перьями только не хватало. Невероятно, даже по матушке не выражался, хоть без этого речь ему тяжело давалась. Хвалил Ленина, Троцкого, любимую партию большевиков, чекистов и Советскую власть.

— Я ведь за неё, родную, за Советскую власть всю каторгу прошёл, страдал за народ. Боролся с этими, как их, с узурпаторами. Большевик я с пятнадцати годов, сам товарищ Троцкий в партию принимал, руку мне жал. Книгу свою подарил — не помню как называется, — надписал: дескать, верному товарищу по борьбе Якову Кошелькову… Выпили с ним по такому случаю.

Солдаты слушали, раззявив рты. Булавин недоверчиво спросил:

— С самим Львом Давидовичем? В пятнадцать лет?

— С ним, сердечным! И товарищ Ленин подошёл, видать тоже выпить захотел. Мы ему нацедили. Ильич выдул полстакана, крякнул и огурцом закусил. Простой он человек, Ильич. У него о народе сердце болит. Мы пили за мировую революцию и Третий Интернационал.

Подкованный в политике Булавин удивился:

— Так его, Третьего, тогда ещё не было! Назначен съезд на нынешний март девятнадцатого года.

— А товарищ Ленин далеко вперёд глядит, предвидит. У него на левой груди наколка — портрет Карла Маркса, а справа Надя Крупская. На спине наколка: «Не забуду Энгельса до гроба!» Он мне показал, после того как выпил. А что я в партии с пятнадцати годов… Как сказать? Жизнь меня рано в оборот взяла, сиротой бездомным до всего доходил. Я в шесть лет курить начал, а в десять выпивать. С горя! Очень царские сатрапы меня удручали. Да-с! И батьку моего отправили на каторгу в Сибирь как сподвижника Дзержинского. Они вместе сражались против деспотии. Погиб отец в Питере, когда Смольный брал. Его Керенский застрелил. Стрельнул батьке прямо в глаз. Я обиды терпел от фабрикантов и мирового капитала. И вот теперь, безвинного, на пролетарский суд влекут… Руки мои затекли, горьких слёз утереть нечем.