Игорь Шприц - Двойной Нельсон

* * *

В это самое время тигр, он же гений конспирации, сидел в вагоне второго класса и прислушивался ко внутренним ощущениям. Дремавшие до поры до времени (кроме крайней гордости за себя и Боевую организацию) внутренние ощущения приподняли голову и стали тихо нашептывать: «Что-то не так... что-то не так...»

Хотя все выглядело так. Помимо Гершуни, в полуоткрытом купе сидели еще три пассажира — одна дама и двое пожилых мужчин, никоим образом не возбуждавших ни малейшего подозрения. Первый всю дорогу — а подсел он часов шесть назад — молчал и слушал второго, подсевшего всего три часа назад. Второй же никаких тем, кроме особенностей канареечного пения, не затрагивал. Но про канареек он знал все, а чего не знал — так того, видимо, и знать не надо было.

Гершуни вначале удивлялся глубине погружения в предмет, потом тосковал, выходил на стоянках, пил водку в буфетах, возвращался и слышал одно и тоже: кенари, самки кенарей, дети кенарей, внуки, бабушки и дедушки... Иногда второй доставал из кармана коротенькую флейту и насвистывал на ней простые мелодии, объясняя разницу между Овсянкиным коленцем и дудочным распевом.

«Для кого стараемся, жизней не жалеем? А они про кенарей... Дубье!» — огорченно думал Гершуни.

Птицевод попытался было разговорить Гершуни, спросив предельно вежливо:

— А что, господин хороший, иудеи разводят канареек?

На что Гершуни, дабы прекратить всякие поползновения, отреагировал быстро и остро:

— Только на мясо! — чем несказанно обидел птицефила.

Затем разговор перешел на полутона, и Гершуни чуть вздремнул.

Проснулся он от тягостного ощущения чужого взгляда. Напротив их куне стоял малый весьма непрезентабельного вида, родом явно из третьего класса. В голове проснувшегося сразу зароились мысли: зачем он остановился? что он здесь делает? Гершуни даже успел уловить странный взгляд малого, брошенный на птицеведа. Однако птицелюб не повел и глазом, тираду свою не прекратил, а наоборот, даже обратился к постороннему за подтверждением какой-то птичьей мысли, высказанной до того, как Гершуни открыл глаза.

«Странно все это...» — вяло подумал тигр революции, и малый мгновенно исчез. У Гершуни было два варианта выхода: сойти в Дарнице или доехать до станции Киев-второй. На главный вокзал он заявляться не хотел и не мог, ибо там всегда дежурили филеры с альбомчиками фотографий, среди которых красовалась и его собственная. На ней Гриша глядел орлом, всем своим молодцеватым видом призывая новых рекрутов в ряды революционного подполья.

Сейчас он завалится на подпольную квартиру, отоспится, отъестся, а через пару дней триумфатором въедет в Париж, на заседание ЦК партии эсеров. Потом на южный берег Франции, немного поиграет, отдохнет и примется за очередного губернатора. Россия большая, этих птичек-канареек много, на его век хватит.

Прошел проводник, выкрикивая станцию. Дарница. «Что-то мне этот малый не понравился. Сойду здесь на всякий случай». Его должны были ждать и здесь, и на Киеве-втором. Только надо сходить оригинально. В последнюю секунду. Тогда сразу обнаружится хвост. Тьфу-тьфу-тьфу...

Перрон был пуст. Паровоз накатывал по инерции, во всех дверях важные проводники протирали сиявшие золотом латунные поручни. Начальник станции на всякий случай прошел подальше, где должна была остановиться голова поезда. Путиловский и Берг расположились неподалеку, чтобы одним взором контролировать всю вереницу вагонов.

Скрипнув тормозами и натужно прозвенев сцепками по всей длине состава, поезд застыл. Проводники разом спустились на перрон, помогая выйти пассажирам. Таковых было мало: две матроны с четырьмя детьми и прислугой. Матроны вышли из второго класса, навьюченная баулами прислуга вылезла из третьего и тут же поспешила наседкой к хозяйкам.

Из первого класса выпал пьяненький господинчик, но проводник заботливо окоротил его намерение заскочить в буфет, дав информацию о времени стоянки. Господинчик тоскливо устремил жаждущий забвения взор к буфету, как пустынник к миражу, потом, горестно махнув рукой («Ешьте меня, мухи с комарами!»), стал штурмовать неприступные ступени вагона. Тут к нему явились архангелы в виде двух проводников и вознесли бедолагу в покинутый рай не без помощи физического насилия над духовной личностью.

И все. Больше люди не выходили и знаков не подавали. Лица проводников были тупо застывшими, никто таинственно не манил перстом перронного жандарма, что означало — казусов внутри не происходит.

* * *

Начальник поезда просвистел первый сигнал к отправке.

— Садимся? — нетерпеливо потер руки Берг.

— Погодите.

Путиловский неторопливо докуривал папиросу. Со стороны он выглядел нормальным курильщиком, наконец-то дорвавшимся до свежего воздуха.

Просвистели второй раз. Перрон был пуст, как ночная паперть.

— Садимся, — уверенно сказал Берг.

— Погодите.

Продолжая курить, Путиловский пошел к паровозу и встал перед его мордой, так чтобы видеть обе стороны поезда. Машинист стал махать рукой, показывая: уходи, задавлю! Начальник станции от такого поведения Путиловского впал в ужас, но поделать ничего не мог, поскольку инструкция ему была дадена одна: никуда не вмешиваться и вести себя так, словно ничего чрезвычайного не происходит.

Паровоз выпустил из рабочих цилиндров два фонтана густейшего свежего пара, окутавшего фигуру Путиловского по самый пояс. Он невозмутимо выглядывал оттуда, точно сам Господь из облака. Берг даже залюбовался необычным ракурсом и пожалел, что не захватил свой «кодак».

Просвистели в третий раз. Машинист, отчаянно скривив лицо, вцепился в какую-то особую ручку, и невыносимо низкого тона паровозный гудок заполнил собой все пространство.

— Садимся! — закричал Берг, тщетно пытаясь перебороть голосом машину, и вцепился в поручни. Путиловского он не видел, так как тот все еще стоял перед паровозом.

Котел один за другим выдал горизонтальные пышные фонтаны пара, и состав плавно тронулся с места. Путиловский шел впереди на несколько метров. Наконец он увидел то, на что и рассчитывал. Двумя прыжками он отскочил от надвигающейся красной решетки паровоза и махнул рукой стоявшему на нижней ступеньке Бергу:

— Он здесь!

Скорость поезд набрать еще не успел, и Берг, вспомнив училищную гимнастику, спрыгнул с подножки легко и изящно.

Совсем иная картина предстала перед глазами Путиловского, когда с ним поравнялись вагоны второго класса. В дверях, отбросив проводника куда-то внутрь, внезапно возникла кряжистая фигура Евграфия Петровича. Осенив себя широким крестом во все тело, он прыгнул вперед с грацией носорога и, конечно, тут же нашел идеальный способ остановить свой полет, со всего маху врезавшись в Берга. Сам он при этом не пострадал, однако поверженный Берг остался лежать на перроне.