Игорь Шприц - Двойной Нельсон

Берг зашел сзади, блокируя возможные действия Гершуни. И в этот момент случилось непредсказуемое: ларечник действительно достал из-под прилавка револьвер и действительно прицелился в Гершуни. Более того, он стал судорожно, с видимым усилием давить на курок. Револьвер становился на самовзвод, после чего мог последовать выстрел.

Все замерли. Гершуни окаменел и не смог закрыть рот. Медянникова пробил просто-таки банный пот. Берг стоял за спиной Гершуни и боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть ларечника и не вызвать резким движением смертельный выстрел. «Кстати, — мелькнуло у него в голове, — достанется и мне — наверняка пробьет Гершуни насквозь, вон он какой хилый и ненаетый...»

Щелкнул взведенный курок. Счет времени пошел на секунды.

— Налейка, голубчик, водицы. — Путиловский снял котелок и платком протер изнутри ободок из светлой замши. — Жарко. Здравствуйте, господин Гершуни. Добро пожаловать в Киев.

Ларечник посмотрел на револьвер, потом на краник, подумал секунды две и замер, не зная куда подевать орудие убийства. Ствол уставился в живот Путиловскому.

— Давай я подержу, — ласково предложил Медянников и просяще протянул свою лапу,— Не украду, чай...

Лицо ларечника озарилось улыбкой облегчения. Он сунул Евграфию Петровичу револьвер рукояткой вперед — как учили! — и стал как можно быстрее обслуживать просителя, безо всякого намека наливая ту же крем-соду.

Все терпеливо ждали, пока Путиловский мелкими глотками выпьет лимонад.

— Две копейки с вас, ваше благородие.

Ларечник никак не мог выйти из образа, и все невольно оживились. Даже Гершуни не удержался от саркастической улыбки.

— Спиридович заплатит, — усмехнулся Путиловский.— Молодец, служивый!

— Рад стараться, ваше благородие! — и ларечник с облегчением вытянулся во фрунт.

Все вокруг мгновенно пришло в движение: из переулка лихо выкатила крытая карета, со всех сторон посыпались люди самых разнообразных фасонов и профессий. И даже снулый кучер и его лошадка волшебным образом внезапно превратились в лихача с молодецкой харей и скакуна если не арабских, то уж орловских кровей наверняка.

Поднесли заранее приготовленные кандалы и тут же на облучке приспособили их на Гершуни. Он стоял бледный как мел. Все оставалось позади. Впереди виселица и конец жизни. Усилием воли Гершуни-революционный заставил Гершуни, любящего жизнь, поднять руки и картинно поцеловать стылое железо. Во рту появился противный металлический привкус, как будто уже хлынула горлом кровь.

— Да здравствует террор... — Горло пересохло, точно он и не пил минуту назад. — Всех не перевешаете...

— Все не нужны, одного хватит, — усмехнулся Евграфий Петрович. — Бог долго ждет, да больно бьет. Залезай, пока не продырявили...

И легонько пихнул Гершуни в темное нутро кареты. Берг и Путиловский нырнули следом. Медянников кликнул Миракова и, когда тот подбежал рысью, размахнулся и несильно врезал ему в ухо:

— На козлы, титька тараканья!

— Евграфий Петрович! — строго прикрикнул Путиловский. — Вы что себе позволяете?

— Что он себе позволяет! — грузно осев на сиденье, оправдывался на ходу Медянников,— В «Буффе» с Оболенским пиво пил, подлец, а здесь закурился, сволочь! Чуть Гришеньку не проворонил! Да подвинься ты! — прикрикнул он на Гершуни. — Расселся, ровно барин. Не по годам! Чем старее — тем правее, чем моложе — тем дороже...

И радостно крикнул, высунувшись в окно:

— Мираков! Не гони, сукин сын! Царское золото везем!

Из здания вокзала выскочил начальник станции, в руке у него была недопитая Путиловским и Бергом бутылка коньяка. Размахивая ею, он пробежал было несколько шагов вслед карете, понял, что не догонит, остановился, уставился на бутылку, подумал и с горя прильнул к горлышку, успокаивая вконец раздерганные нервы.

Патриархальная пыльная железнодорожная тишина вновь воцарилась на станции Киев-второй...

Лейда Карловна металась по квартире. Макс, никогда не видевший подобного, на всякий случай спрятался в шкаф с одеждой, откуда и выглядывал в щелочку весьма настороженным взором, следя за непредсказуемыми передвижениями экономки.

Только что посыльный принес записку из дома, где в такой же должности пребывала ее единственная и лучшая подруга (с острова Саарема) Кэлли. В записке сообщалось, что два часа назад несчастная Кэлли упала со стремянки, сломала ногу (слава Богу, перелом закрытый!), у нее поднялась температура, она в бреду и умирающим голосом на родном языке кличет Лейду Карловну. Никто ничего не понимает! Не будет ли Лейда Карловна так добра и не посидит ли с подругой хотя бы несколько часов, пока не пройдет первый приступ эстонского бреда и к несчастной вернется имперское сознание?

В доме все в порядке. Павел Нестерович сегодня рано утром вернулся из служебной командировки, помылся, сменил костюм и ускакал в Департамент. Оттуда позвонил, веселым голосом по телефону сообщил, что задержится и будет поздно вечером. Обед готов, ужин тоже, Макс накормлен, Нина здорова — так в чем же дело? Надо помочь бедной маленькой Кэлли. (В малышке содержалось без малого сто семьдесят фунтов, и назвать ее малышкой можно было лишь потому, что она была на два года младше подруги.)

На время своего отсутствия Лейда Карловна дала самые подробные инструкции по действиям в случае: пожара, ограбления, наводнения, землетрясения и пропажи Макса. Нине пришлось все повторить и заверить Лейду Карловну в том, что если, не дай Боже, Павел Нестерович вернется раньше ее самой, то Нина разогреет ужин, накормит Павла Нестеровича, уложит его спать, предварительно сварив свежий травяной отвар и напоив им хозяина, несмотря ни на какие отговорки и сопротивление. Нина поклялась применить силу (при этом покраснев) и даже перекрестилась на семейные образа Путиловских.

После этого дверь захлопнулась и в квартире стало тихо-тихо. Слышно было лишь, как тикают часы в кабинете. Туда Нина и направила свои стопы. Когда приехал Путиловский, она еще почивала и предмета своей любви пока не лицезрела. Нина плюхнулась в кресло и стала мечтать, как будет кормить, поить и укладывать спать хозяина кабинета.

К моменту укладывания Нинина фантазия разгулялась настолько, что пришлось вскочить, побежать в ванную комнату и ополоснуть горящее лицо холодной водой, после чего сказать самой себе в зеркало: «Вы, Бернацкая, испорченная и гадкая девчонка!» Отражение в зеркале радостно и согласно кивнуло головой.

* * *

Государев суд скор не только на расправу, но и на милость: как только Гершуни был доставлен под охраной в столицу, тут же высочайшим повелением всем сестрам было роздано по серьге.