Владимир Лопырёв - Эпик Московского уезда

Железнодорожная платформа была сооружена по договоренности с правлением Московско-Нижегородской железной дороги. И, признаться, была чудо как хороша. Торлецкий, обладающий великолепным коммерческим чутьём, делал всё для привлечения будущих дачников. Прекрасные природные условия, пересечённая чистыми водоемами равнинная местность, бесперебойная торговля продовольственными товарами и особенно молочными продуктами — все это способствовало образованию своеобразного ореола популярности вокруг поселка. Особенно много народу съезжалось летом. Господа со средствами и простые студенты, знаменитые артисты и художники, коммерсанты и спортсмэны. Люди из окружающих деревень старались устроиться сюда на работу: столяром, землекопом, да мало ли работы кругом. Дачная жизнь манила всех.

Ощущение летнего отдыха возникало, начинаясь со станции. Симпатичная деревянная постройка содержалась в идеальной чистоте. К основному зданию вокзала примыкали два крыла, представляющие собой ряды лавок, закрытые навесом. По виду их трудно было отличить от резных садовых беседок. Люди, ожидающие поезда, с удовольствием устраивались в них. Каждое крыло заканчивалось небольшим домиком в три окна, сильно напоминающим башню средневекового замка. Особое сходство придавали зубцы, расположенные по периметру крыши. К дальним стенкам домиков крепились мачты фонарей электрического света. Ночью их яркости вполне хватало для освещения всей платформы, и поздние пассажиры поездов комфортно вышагивали по деревянному настилу. Никто никуда не торопился, загородное существование располагало к неспешности и покою. Этому же способствовали два городовых, постоянно дежуривших здесь. Они принадлежали к железнодорожной полиции и непосредственно Штольцену не подчинялись, но прекрасно знали сослуживцев пристава и, в случае необходимости, с удовольствием помогали им. Вот и теперь, узнав, козырнули Рябичкину.

Алексей Яковлевич кивнул в ответ, прошёл через станционное здание и оказался на площади. То было самое шумное и многолюдное место в Новогиреево. Справа стояли извозчики, готовые домчать пассажиров, сошедших с поезда, до их домов или до ресторана или ещё «куда прикажут», лишь бы не забывали расплачиваться. Прямо напротив станции начинались центральные улицы посёлка: Гиреевский проспект, Александровский проспект и Манежный. Самые богатые жители старались селиться здесь — кто поближе к станции, кто подальше. В начале Гиреевского проспекта были почта и телеграф, а чуть подальше булочная и пекарня. Жизнь бурлила здесь и растекалась по прямым проспектам волнами людских желаний и страстей. Каждый новый или потенциальный житель посёлка именно отсюда начинал своё знакомство с ним. А ведь, как все мы хорошо знаем, запоминается первое и последнее, поэтому станционная площадь была своеобразной визитной карточкой Новогиреево, её душой и сердцем.

Телеграфист (теперь возможно уже бывший) решил пройтись пешком до Баронского проспекта, где располагалась канцелярия станового пристава. По взаимной договорённости с Купавиным, они вместе должны были придти туда вечером, как только разберутся со своими поручениями. Алёша шёл быстро, ему не терпелось поделиться своими впечатлениями. Он был бесконечно благодарен за рекомендательное письмо Штольцена. Ещё бы! Он разговаривал с самим Жуковским, побывал на физической и химической кафедрах Московского университета и был допущен в лабораторные корпуса. Каких только приборов он не увидел. Это самый передовой край российской науки! Казалось, что даже воздух здесь пропитан стремлением к поиску нового. А какие люди работают в университете. Настоящие учёные.

Рябичкин так размечтался, что едва не угодил под копыта лошади, впряжённой в обогнавший его экипаж. Кучер, ругаясь на него, обернулся и, тряся в негодовании клочковатой бородой, прикрикнул на свою пегую кобылку и коляска помчалась дальше. На пассажирском сидении позади возницы расположился один из самых известных и богатых людей в Новогиреево — Илья Лукич Борисов. Высокий дородный господин в цилиндре, прекрасно пошитом пальто из английского сукна, в лайковых перчатках и с белым шарфом на шее. Он более всего походил на какого-нибудь богатого буржуа из центральной Европы. Лицо его было правильной формы, с лихо закрученными шикарными усами и умными карими глазами. И только нос был по-настоящему русский. Выражаясь народным языком — «картошкой». Вся фигура законодателя женских мод в посёлке излучала энергичность и уверенность в своих силах.

На сидении рядом с Борисовым располагался человек, имеющий совершенно другую внешность. Нос его наоборот был длинный и тонкий, с чуткими трепещущими крыльями, торчащий вперёд, как лезвие кинжала. В этом не было ничего удивительного, ведь он родился в Италии, и звали его Мауро Боццони. Он был художником и «архитектором одежды», как сам называл свою профессию. По-русски он говорил очень плохо и предпочитал общаться на французском, распространённом в то время среди высшего общества. В посёлке итальянец появился сравнительно недавно, и откуда его взял Борисов никто толком не знал. Однако жил Боццони в доме у «тряпичника» и помогал ему и Машеньке Борисовой создавать платья по последней европейской моде.

Ах, Машенька, Машенька! Какими глазами она смотрела на итальянца, как внимательно и усердно слушала его. Боццони, как любой истинный итальянец, умел завораживать женщин. Его тёмные выразительные глаза под разлётом чёрных бровей искрились тайной и поражали наповал женское сердце. Певучий, музыкальный. Его голос проникал в самые сокровенные уголки души. Для наших северных женщин очень трудно устоять перед обаянием теплой солнечной Италии. Они с лёгкостью приписывают южным мужчинам те черты, которых, может быть, и нет в действительности, но которые они так хотят видеть. Воображение рисует прекрасных благородных принцев, готовых ради любви на всё. Но как оно порой бывает предательски обманчиво. Так и Машенька Борисова была очарована модельером, живущим в их семье, как и любая бы другая бывшая на её месте.

Обо всём этом знал, а что не знал, то предчувствовал, Рябичкин, и на душе у него было жутко тоскливо. Он сразу же невзлюбил итальянца и, сам про себя, приписывал ему всевозможные человеческие пороки и мечтал лишь о том, чтобы Боццони поскорее убрался бы к себе в Италию (конечно один, без Маши).

И теперь, когда коляска с Ильёй Лукичём и Боццони промчалась мимо, Алексей посмотрел им вслед, вздохнул и спустился с высот научных мечтаний на бренную землю. Он остановился, вздохнул ещё раз и постоял так несколько минут. Господь испытывал его. После радостного настроения в душу заползла грусть и, похоже, собиралась остаться там надолго. Но молодость, молодость брала свои права смело и без сомнений. Рябичкин встрепенулся и посмотрел по сторонам… Весёлое весеннее солнце клонилось к закату, чтобы завтра снова воссиять над землёй, первые листочки распускались на деревьях и кустах, неугомонные птицы шумели повсюду, природа пела оду жизни и любви.