Владимир Лопырёв - Эпик Московского уезда

«Никому её ни за что не отдам!» — подумал Алёша и, улыбнувшись своим словам, бодро зашагал дальше.

Когда он подходил к канцелярии, то увидел через окно уже сидящих за столом и дожидающихся его Штольцена и Купавина. Свет ещё не включали, и в комнате царил легкий полумрак. Добротное бревенчатое здание внушало тихое уважение своей чистотой и правильностью формы. Дом был достаточно большой, построенный по классическим канонам того времени, и лишь легкая остроконечная башенка, располагающаяся справа от входа на веранду, придавала воздушности всей конструкции и запоминалась посетителям надолго. В глубине двора располагался небольшой, но надёжный флигель для арестантов. Сейчас он был пуст и не охранялся, а возле входа в основное здание стоял, изредка переминаясь с ноги на ногу, охранник.

Алексей легко взбежал по ступенькам и вошёл внутрь.

— Ну, наконец-то, — шумно приветствовал вошедшего Купавин. — Мы с Иваном Августовичем уже хотели чаёвничать без тебя, Алёша. Решили, что ты приковал себя к какой-нибудь кафедре цепями, чтобы навеки посвятить себя науке. Или, может, занял место кролика для экспериментов.

Штольцен улыбнулся, а Рябичкин не обратил на эти слова никакого внимания.

— Иван Августович, — затараторил он, — Я так вам благодарен за рекомендательное письмо. Я столько удивительного повидал в Университете, вы себе не представляете. Там такие лаборатории, такие приборы. Митрофан прав, я готов был отдать себя для экспериментов, но на кафедре физики не проводят опыты на людях.

— Хорошо, Алексей Яковлевич, — сказал пристав, — Вы немного успокойтесь, выпейте чаю и расскажите, что узнали по существу нашего дела. Серафима, неси, пожалуйста, самовар.

Серафима, худая поджарая женщина лет пятидесяти, удивительно подвижная и шустрая, как в разговоре, так и в своих поступках, была помощницей Штольцена по хозяйству в доме, предоставленном обществом для проживания. Часто она бывала и в канцелярии, чтобы покормить его, потому что временами работы было очень много и приходилось задерживаться до ночи. Как вы уже догадались, пристав был холост, как патрон в учебном бою.

В дверях тут же появилась Серафима, несущая небольшой, сверкающий металлическими боками, самовар и поставила его на стол. Быстро налив в уже приготовленные стаканы чай, она вопросительно взглянула на Штольцена.

— Спасибо, — сказал он. — Можешь теперь идти домой. До утра ты мне не понадобишься. Мы здесь дальше сами.

Когда дверь за ней закрылась, пристав сказал:

— Ну что ж, господа, угощайтесь и давайте обмениваться информацией. Начнём, пожалуй, с меня.

Он рассказал о своём посещении полицейского управления и о предложении Рябичкину перейти на работу в полицию.

— Что скажете, Алексей Яковлевич? По-моему этот вариант имеет смысл. Работа останется той же, только не будете отвлекаться на телеграф, да и с деньгами будет получше. Будете использовать достижения науки для защиты человека и охраны порядка. Благороднейшее занятие, должен заметить.

— Спасибо огромное. Здесь и раздумывать особо нечего — я согласен, — просто сказал бывший телеграфист.

— Вот и хорошо. Давайте, Митрофан Васильевич, рассказывайте о ваших достижениях.

Пока урядник собирался с мыслями, Алёша с удовольствием стал уплетать пироги, испечённые Серафимой, так как с самого утра ничего не ел.

— В первую очередь я начал обходить все присутственные места, — урядник откинулся на венском стуле и, слегка прищурившись, начал свой рассказ. — Говорил с работниками ресторана, зашёл в булочную, в торговую лавку, беседовал с провизором в аптеке, заглянул на почту. Везде мнимый Чуприльцев практически не бывал, а если и заходил, то всегда один. Разговаривал мало. Нелюдимый был господин, что и говорить. Но всё же одну зацепочку мне удалось найти. В числе прочих говорил я с кондуктором нашей знаменитой конки Сергеем Малым. Он вспомнил, что как-то ещё зимой видел этого самого Гофера с двумя людьми — мужчиной и женщиной. А точнее они втроём ехали на конке в сторону дома Гофера и сошли в районе Манежного проспекта. Дальше пошли пешком. Сели в конку они на конечной остановке, возле железнодорожной станции. Оба попутчика были одного с ним возраста, одеты неброско, как все. Да и лиц их кондуктор не запомнил, говорит, что ничего примечательного в их внешности не заметил. Лица как лица. Но, что интересно, Иван Августович, что рядом с ними, на соседнем сидении, ехала Мария Ильинична Борисова. Правда она с ними не разговаривала, доехала до своего дома и вышла из транспорта.

Рябичкин во все глаза смотрел на урядника. Он даже забыл про пироги и чай.

— Даже не знаю, — продолжал Купавин, скосив хитрые глазки на Алёшу, — Неужели мадемуазель Борисова тоже революционерка. В таком случае нам придётся её арестовать и препроводить в тюрьму.

— Митрофан Васильевич, будет вам издеваться над молодёжью, — сказал Штольцен. — Давайте серьёзно. Больше этих гостей Гофера никто не видел?

— Нет. Никто из тех с кем я разговаривал. А если серьёзно, то в посёлке поселился страх. Все только и говорят про убийство. Вечером матери загоняют детей домой пораньше, до темноты. По улицам, граничащим с парком, народ старается не ходить. Ведь такие дела у нас бывают редко.

— Митрофан, а знаешь, несмотря на твою иронию, Мария Ильинична может нам помочь, — сказал Алёша, который и в мыслях не мог себе представить, что она связана с революционерами-террористами. — Машенька превосходно рисует и может нарисовать для нас портреты этих людей. У художников превосходная фотографическая память.

— Если она сама не связана с ними и не нарисует нам каких-нибудь совершенно других людей, — ответил Купавин. — Я говорю серьёзно. Конечно, такой вариант маловероятен, но при расследовании убийства ничего нельзя сбрасывать со счёта.

— Да, вы правы, Митрофан Васильевич, — Штольцен встал из-за стола и подошёл к окну. — Я знаю Машеньку Борисову давно и мне сложно представить её в роли революционерки, но и этот вариант мы должны учитывать. Впрочем, попытаться стоит. Пусть Алексей Яковлевич сходит завтра к Борисовым и попросит нарисовать портреты, а мы их потом проверим по картотеке полицейского управления, и, может быть, что-то обнаружим. Тогда и подозрения с неё снимутся сами собой. В этой ситуации мы ничем не рискуем.

В сгущающихся сумерках Рябичкин сиял, как восходящая заря. Завтра он сможет увидеть Машу, говорить с ней. Какое счастье!

— Вы, мой друг, — обратился к нему Штольцен, — Никаких уточнений не делайте. Держите нашу информацию в тайне. Задача состоит лишь в том, чтобы составить портреты её попутчиков.

Купавин с легкой улыбкой смотрел на Рябичкина и завидовал молодости своего коллеги. Сам он так восторженно влюбляться уже не мог. Слишком хорошо изучил человеческую натуру и годы уже не те. Но за Алексея был рад, так как искренне любил его, как сына, которого у него никогда не было. Своей простой крестьянской душой он был очень привязан к Алёше, и за грубоватой внешностью Митрофана скрывалась чуткая и ранимая русская душа. Широка она была, как лазурное небо России и крепка, как красавцы дубы в Торлецкой дубраве.