Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

— Не бойся, Альваро! Я никогда не отниму у тебя Изабеллу. Вот моя рука. Клянусь честью идальго.

— Смеешься?

— Нет, я серьезно.

Альваро бросился Эли на шею.

Какое-то время они молчали. Потом сели на лавочку.

— Ты давно у раввина дона Бальтазара?

— Недавно. В Пурим исполнится два месяца.

— Ты студент?

— Да, я учился в университете в Саламанке.

— Очень известный университет. А что изучал?

— Математику и медицину. Теперь беру уроки у раввина дона Бальтазара. Он занимается со мной изучением Талмуда и математикой.

— А почему ты не учишься в Саламанке?

— Потому что евреев исключают из университетов. Не разрешают им учиться.

— Вот об этом я и хочу с тобой поговорить. Ты, наверное, знаешь, я приехал на конфирмацию Хаиме. Но для меня это не самое главное. У меня другая цель. Зять раввина дона Бальтазара разгадал меня. Но пока я и сам хожу словно слепец. Хочешь мне помочь?

— А как?

— Ты хорошо узнал людей в баррио?

— Немного знаю.

— Помоги мне найти мужчин, готовых на все.

— А где их искать? И как распознать?

— Начни с самого себя.

Альваро замолчал. Эли смотрел ему прямо в глаза. Студент выдержал взгляд, но первым опустил голову.

Эли улыбнулся, хлопнул его по плечу.

— А для той, которую любишь, поступился бы всем?

— Конечно.

— Ну так подумай. Речь идет не об одном человеке, а о целом народе.

Альваро покачал головой.

— Подумай…

— Это разные вещи.

— Слабо любишь, мой мальчик.

— Неправда!

— Тогда подумай.

— Подумаю.

— Мы найдем отважных. Искать надо не среди богатых и старых и не среди тех, кому нечего терять — такие не способны на самопожертвование.

— Среди новокрещеных?

— Думаю, что да. Это они убили Арбуэса, великого инквизитора. В Сарагосе, на пороге церкви.

— Тише, — Альваро оглянулся по сторонам. — В доме полно христианской прислуги.

— Ах, вот как, — Эли почувствовал, как защемило сердце.

— Медик дон Энрике встречается с нововерцами. Так говорят… Ежедневно выходит из баррио.

— Поэтому-то донья Клара не хотела, чтоб он пошел с ней к инквизитору.

— Не исключено. Может, за ним следят.

— А Хаиме?

— Что Хаиме?

— За ним никто не будет следить.

— Он еще ребенок. Любимчик дона Бальтазара и доньи Клары.

— Ему вот-вот исполнится тринадцать. Согласно нашей религии — это уже мужчина…

— Это еще ребенок. Нельзя…

— А тебе сколько?

— Уже шестнадцать. А тебе?

— Больше.

— Но ненамного?

Между изящными колоннами сада промелькнула девичья фигура в белом платье.

Альваро побледнел.

— Не теряй надежды. А Изабелле передай — я весьма сожалею, что не влюбился в нее.

Вот уже и прислуга выкупалась, а значит, будничная часть пятницы кончилась и наступила субботняя.

В небе еще не появились первые звезды, а донья Клара выдала ключнице простыни тончайшего полотна и белые дамастовые скатерти. На подушки, которыми выстилали возвышение трапезной, надели чистые наволочки из пестрого шелка. С ковров сняли серые грязные дорожки. Чтобы смягчить запах острой лаванды, кошмы окропили розовой водой. В подсвечниках и канделябрах зажгли свечи.

По дому распространялся запах жаркого, свежевыпеченного белого хлеба и поджаренной на оливковом масле рыбы. Еда дымилась на блюдах. Ее готовили во дворе и относили в дом раскрасневшиеся от жары девушки. Работой руководила Каталина, а во главе мужской прислуги стоял Абу-эль-Гассан. Слуги работали быстро и проворно.

Но вот появилась донья Клара с высоко поднятой головой, в фиолетовом шелке и мантилье белого тюля. В пятницу вечером каждая еврейка становится невестой — в подвенечном наряде, восточных жемчугах и кольцах. В будни украшений почти никто не носил, но в праздники драгоценностям несть числа, как несть числа им на венценосной длани. Вот почему в субботу каждая еврейка — царица.

Донья Клара вошла в трапезную, располагавшуюся внизу. С нею был Хаиме. Ему нравилось смотреть, как мать благословляет свечи. Одет он был в кафтанчик зеленого бархата, рукава-буфы заканчивались кружевными манжетами. Короткие штанишки до колен были двух цветов: одна штанина зеленая, другая — желтая. Бархатный берет с узкими полями спадал на правую сторону. Башмаки были сафьяновые, с узким носком. Изящный, высокий Хаиме был похож на маленького принца.

Донья Клара склонила голову над сплетенными пальцами, потом вытянула руки и, держа их над пламенем свечей, вполголоса принялась читать благословение:

Ее молитву прервал плач.

Хаиме отвел взгляд. Глаза его были полны слез. Донья Клара взяла себя в руки и вымолвила:

— Аминь.

— Аминь, — повторил за ней Хаиме.

— Ступай, сынок, скоро все пойдут в молельню — отнеси отцу кошель с молитвенником.

Она опустила руку на голову своего младшего сына и что-то тихо прошептала.

В синагогу отправились все вместе, образовав своего рода процессию: впереди раввин дон Бальтазар и палермский раввин Шемюэль Провенцало, за ними стройный, похожий на мать старший сын Даниил — как и отец, в черном халате, подпоясанном белой шалью, — и любимец родителей Хаиме.

Дон Энрике составил компанию лейб-медику турецкого султана Иакову Иссерлейну. За ними рядышком шли Эли и Альваро. Секретарь Йекутьель оказался в хвосте, среди небольшой группы учеников раввина дона Бальтазара.

Синагога находилась неподалеку. У входа в нее толпилась еврейская беднота, которой нечем было заплатить за постоянное место в молельне — слишком маленькой, чтобы вместить всех. Когда евреев вытеснили в баррио за белокаменную стену, христиане заняли несколько синагог, приспособив их под часовни.