Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

Паства теснилась в проходе. Прихожане расступились, освободив дорогу раввину дону Бальтазару, раввину Шемюэлю Провенцало и их свите.

Входящих приветствовали возгласами:

— Мир нашим раввинам!

— Да не обделит здоровьем Господь Бог наших святых людей!

— Да одарит Всевышний их долголетием и стойкостью!

— Да отвращена будет от них вражеская длань!

— Возносите молитвы за нас и наших детей!

У Восточной стены в высоких колпаках и халатах с красной короткой пелериной, отороченной мехом, толпились старейшины альджамы. Отвешивая низкие поклоны, они по очереди здоровались за руку с раввином доном Бальтазаром и заключали в объятия раввина Шемюэля Провенцало из Палермо. Один из старейшин альджамы был слеп, он высоко держал голову, и на губах его блуждала улыбка. Сосед слепого помог ему поздороваться с высоким гостем.

Над сиденьями у Восточной стены виднелись высеченные фамилии. Эли прочел одну из них: Шломо Абу Дархам — глава альджамы священного баррио.

Роспись Восточной стены отливала золотом, пурпуром и сапфиром; здесь висела ткань плотного плетения с узором из виноградных листьев, лилий, плодов граната и оливковых ветвей.

Советники альджамы окружили раввина Шемюэля Провенцало, предложив ему возглавить молебен. Ему вручили молитвенник с позолоченными створками, закрывающийся на ключик, и проводили до кивота [44] Кивот Завета , или Ковчег Завета — ящик из дерева акации, изнутри и извне покрытый листовым золотом. Снабжен четырьмя ножками. На четырех углах ящика сверху привинчены четыре золотых кольца. Через эти кольца продеты два длинных шеста, также покрытых золотом, для перенесения ковчега с места на место. В ковчеге Завета лежали скрижали Завета (см. родалы). Рядом с кивотом хранились также сосуд с манной, расцветший жезл Аарона, елей помазания, а впоследствии также золотые дары филистимлян. , где стояла медная менора [45] Менора — «лампа, подсвечник». Семиконечная масляная лампа, используемая в Храме, а потом в синагогах. В древности наиболее популярный еврейский символ. Со временем термин стал употребляться и для обозначения восьмиконечной лампы, зажигаемой на праздник Ханукки. с семью зажженными свечами.

Раввин положил на кивот тяжелый молитвенник, отдернул пурпурную занавесочку, и в нише между изящными колоннами показались голубые дверцы Ковчега Завета. Там лежали священные родалы [46] Родалы — пергаментный свиток, накрученный на два валика с текстом Торы. То же, что скрижали. .

Раввин Шемюэль Провенцало затянул молитву. Хор мальчиков, расположившихся на ступенях, ведущих к кивоту, подхватывал мелодию после каждой строфы. Паства тихо вторила раввину:

В Нарбонне синагоги были и больше и богаче. Здесь же роспись украшала только Восточную стену. Остальные были пусты, в серой шероховатой побелке. Лишь под самым сводом находился фриз с надписью золотом.

Копоть от масляных светильников, прикрепленных к ребристым колоннам, летала в воздухе. Лица людей, стоящих неподалеку, еще можно было различить, но у тех, кто стоял дальше, они расплывались в мерцающей темноте. По острой бородке и торчащим усикам Эли узнал Хосе Мартинеса, торговца оружием.

К Эли протиснулся лейб-медик турецкого султана Иаков Исссрлейн:

— Ну и синагога! Курятник да и только! У нас в Константинополе сорок шесть синагог, и каждая в четыре раза больше.

— А правда ли, что в Константинополе евреи жирные, как утки? — прошептал Эли, наклонившись к уху медика.

— Что за бредни! — лейб-медик турецкого султана подскочил от возмущения.

— Мне так рассказывали, — поспешил оправдаться Эли.

Иаков Исссрлейн бросил на него гневный взгляд и стал протискиваться вперед, где молились знатные люди альджамы.

Раввин из Палермо пел дрожащим старческим голосом:

— Ваша милость, — услышал Эли чей-то шепот. Это был торговец оружием. Он улыбался.

— Вы меня узнали? — спросил Эли.

— Как я могу не узнать вашу милость? Хоть и одеты вы по-другому.

— Я к вам скоро загляну. Помните о своем обещании?

— Помню. И не премину исполнить. Не знаю только, будет ли в этом нужда.

— Одному Богу ведомо. Однако все зависит от людей, не так ли?

— Если хотите поговорить, ступайте на улицу, — раздался за их спиной сердитый голос.

Молитвы текли одна за другой неторопливой чередой. Многих Эли не знал. Это были псалмы и стихи неизвестных поэтов. Возможно, их сочинил сам палермский раввин.

Внезапно раввин Шемюэль Провенцало повернул лицо к молящимся, как в большие праздники капланы поворачивают лицо свое для благословения народа, и тонким прерывистым голосом воззвал к Господу:

— «Из рук инквизитора», — повторила синагога вместе с хором мальчиков. Раввин из Палермо начал новую мелодию:

Раввин замолчал. По его глубоким морщинам струились слезы. Он закрыл их рукавом черного халата.

Синагога наполнилась громкими возгласами:

— Да прибудет здравия палермскому раввину Шемюэлю Провенцало!

— Да прибудет здравия дону Бальтазару Диасу де Тудела!

— Да прибегут ко Трону и вступятся за нас все святые!

Секретарь Йекутьель, словно регент, дал знак рукой, и мальчики на ступенях, ведущих к Ковчегу Завета, запели Псалом радости:

Синагогу охватила радость, и все дружно запели: