Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

— Парень был христианином, — сказал Альваро.

— Какая разница, — рассердилась Изабелла.

— Чему ты улыбаешься, дон Эли? — спросил Альваро. — Думаешь, детские угрозы?

— Ты же хотел с Изабеллой бежать в Толедо, — заметил Эли. — Может, ты испугался? А умереть не боишься?

— Бежать в Толедо — глупая затея, — Изабелла проглотила слезы. — А как там меня примет семья Альваро? Это надо оставить на потом, когда другого выхода не будет.

— Да, да, здравая мысль, Изабелла, — Эли погладил ее по голове. — Сегодня у меня не будет времени поговорить с доньей Кларой. Может, завтра. Посмотрим.

Изабелла вновь залилась слезами. Альваро сидел, повесив голову.

— Поклянись, что ты с ней поговоришь, — попросила она.

— Пока не вешай голову, — ответил он. — Я спешу. У меня мало времени.

Эли ждал, когда Йекутьель вернется из синагоги.

Первым явился гранадский раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа. Увидев Эли, он покачал головой и произнес только одно слово:

— Кош-мар!

— Что случилось? — спросил Эли.

Но гранадский раввин махнул рукой и начал быстро подниматься по лестнице, рукой поддерживая полу бурнуса.

Лейб-медик Иссерлейн стремительно пробежал через всю трапезную, будто за ним кто-то гнался.

— Позвольте узнать… — Эли хотел его задержать.

— Ах, оставьте меня! — сдавленным голосом выкрикнул он. — Уезжаю.

Палермский раввин Шемюэль Провенцало в небрежно запахнутом халате, еле волоча ноги и шевеля губами, шепча что-то под нос, взбирался вверх по лестнице, опираясь на перила.

Йекутьель сопровождал раввина дона Бальтазара и Хаиме. Эли последовал за ними темными переходами. Раввин дон Бальтазар и Хаиме вошли в библиотеку, и Йекутьель притворил за ними дверь.

— Что случилось? — спросил Эли.

Йекутьель ничего не ответил.

— Я тебя разыскиваю и жду, чтобы ты мне рассказал, что произошло в синагоге. Так что же там случилось? — спросил Эли.

Йекутьель головой показал на дверь библиотеки:

— Тише, пожалуйста.

— Что случилось? — прошептал Эли.

— Я схватил и выволок его из синагоги.

— Дова?

— Да.

— Кто он такой? Что ты о нем знаешь? Почему он это делает?

— Это, увы, сын уважаемой семьи Абравалла. Его отец — богатый купец, один из наших старейшин.

— Дов — агент инквизитора.

— Не верится. Неужели он это делает из-за денег?

— Возможно, из-за денег, а возможно, из ненависти.

— Из ненависти к раввину? Что ему сделал раввин?

— Не только к раввину. Ко всем.

— Нет, скорее всего, от страха.

— Возможно, — Эли пожал плечами.

— Но если бы от страха, то он побоялся бы выйти на алмемор! Перед всеми и перед раввином…

— Просто шпик.

— Это ужасно.

— В чем он обвинил раввина?

— Уста мои этого не повторят.

— А что ответил раввин?

— Рухнул в кресло, не сказав ни слова, будто сознание потерял. Дону Энрике пришлось, приводить его в чувство.

— А что люди? Никто не вступился за раввина?

— К сожалению, никто.

— И чем дело кончилось?

— Некоторые считают, что должен быть суд.

— А раввин?

Йекутьель развел руками.

— Он может меня сейчас принять?

— Они с Хаиме повторяют завтрашнюю речь.

— Спроси раввина, примет ли он меня.

Йекутьель кивнул головой и бесшумно проскользнул в библиотеку. Через минуту он вышел.

— Раввин дон Бальтазар ждет вашу милость, — Йекутьель поклонился и пропустил Эли в библиотеку.

Раввин дон Бальтазар и Хаиме сидели над раскрытой книгой у конторки.

— Мир тебе. — Раввин дон Бальтазар на минуту задержал в своих пальцах ладонь Эли.

— Мир тебе, рабби. — Эли склонился к руке раввина дона Бальтазара.

— Хаиме, ты свободен, — обратился раввин дон Бальтазар к сыну.

Мальчик поднял на Эли заплаканные глаза и вышел без слова.

— Хаиме плакал? — спросил Эли.

— Да, увы, и это уже не плач ребенка.

— Для нашего времени он слишком чувствителен.

— Я говорил ему, что Исаак доверял своему отцу Аврааму, даже когда увидел жертвенный нож на своем горле.

— Неужели, упаси Господи…

— Я готов отдать место раввина за веру своего сына. Боюсь, что камень, брошенный в него мальчиками вчера, и камень, брошенный в меня сегодня, оставят незаживающие следы. Боюсь, что я уже потерял его. — Раввин закрыл книгу, положив на нее обе руки.

— Я буду защищать тебя, рабби.

— Как ты собираешься меня защищать?

— Я сделаю все, что в моих силах. Наилучшей защитой станет завтрашняя встреча с инквизитором. Это будет удар по главному источнику зла.

— Благодарю за веру в меня. Даже у Моисея были минуты сомнения. Но… но инквизитора не убивай.

— Это корень зла. Нет ничего более страшного, чем эта клевета. Он источник клеветы, еще одной — среди моря клеветы от начала света. Мы не верим в ту, рожденную древле, так с чего нам верить в нынешнюю?

— Благодарю тебя. Но грязь клеветников не смоешь бесследно. Выстоишь ли ты в своей вере?

— Выстою.

— Даже если меня оставят все?

— Рабби!

— Разве ты не видишь — половина баррио против меня. Остальные ждут суда и моей клятвы. Ты один веришь. Не в меня, а в предводительство. Хочешь спасти место раввина, как спасают Тору.

— Рабби!

— Они жаждут суда. Я бы мог встать перед судом, но они хотят от меня клятвы…

— Ты никогда не будешь клясться, — на пороге стояла донья Клара в черной тюлевой накидке. — Раввин, который клянется в том, что он не виноват, перестает быть раввином.

— Я уже перестал им быть.

— Кто это тебя устранил? — донья Клара быстро подошла и оперлась на стол. — Ты был и остаешься раввином, и никогда раввин дон Бальтазар Диас де Тудела не встанет перед судом общины в качестве обвиняемого.

— Я сделаю это для Хаиме. Я отрекусь от места, и пусть судят не раввина, а простого человека. Это был мой народ, теперь же пусть он судит меня, как одного из многих.

— Обвинение, независимо от исхода дела, остается обвинением. Ударь невиновного — разве ему не так больно, даже если потом разгласить на каждом углу, что он невиновен? Удар есть удар. Что из того, что тебя оправдают? В это можно верить и не верить. Раввин не защищается перед судом, раввин приходит на суд. Раввин не клянется, он бросает проклятие. Для этого не нужно трибуналов. Проклятого вышвыривают за городские стены и забрасывают каменьями. Только тогда зло уничтожено, а подозрение снято.

— Ты уверена? Ты бы поклялась?

— Молчи! Молчи! — воскликнула донья Клара, закрыв руками уши. — Ты еще спроси, твоя ли я жена.

— Мой младший сын, услада моей старости, не верит мне, сомневается.

— Это моя забота.

— Подозрения раздирают его, мальчик тает на глазах, солнце потемнело для него, и для меня оно тоже потемнело, ибо кто может мне поверить? Это уже мои дела с Богом. Только мы вдвоем знаем правду.