Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

— Я выздоровлю? И мы поедем в Нарбонну?

— Конечно.

— Сядь с другой стороны, чтобы я тебя мог видеть.

Каталина уселась на краешке кровати с другой стороны.

— Светит ли солнце в окно?

— Да.

— Завтра не будет солнца.

— Я совершу паломничество в Сантьяго-де-Компостьелла. Сантьяго был покровителем моего отца.

— Почему Энрике не прижег мне раны?

— Он знает, что делать. Он лекарь.

— Я бы жил.

— Ты будешь жить.

— Рана не была глубокой? Я ничего не чувствовал…

Каталина промолчала.

— Кто-то меня защитил?

— Да.

— Кто?

— Не знаю. Может, Ангел-хранитель.

— Может, Дов?

— Может.

— Он жив?

— Наверняка жив.

— Узнай, жив ли он точно, Каталина.

— Хорошо.

— Его хотят предать проклятию. Я хочу его защитить. Хочу подарить ему мою лошадь.

— Эли!

— Ты редко называешь меня по имени. Почему?

— Не знаю. Может быть, я пойду поищу Дова?

— Нет, держи меня крепко за руку.

— Пойду за доном Энрике. Он должен помочь тебе.

— Уже ничего не поможет. Не уходи. Будь со мной.

— Я буду с тобой.

— До конца?

— Господи, Боже мой!

— Кто это? — закричал он в ужасе.

— Это я, Йекутьель. Гранд Авраам Сеньор, раввин дон Бальтазар и донья Клара пришли пожелать тебе выздоровления.

— Желаю тебе выздоровления, благородный сын славного рода Гайат, — сказал гранд Авраам Сеньор.

— Желаю тебе выздоровления, — сказал раввин дон Бальтазар.

— Желаю тебе выздоровления, — сказала донья Клара.

— Ты прибыл из Нарбонны. Небезызвестный город дал прибежище ученым, поэтам, переводчикам, Давиду Кимхи, Тиббону [161] Тиббон , Абба-Мари бен Моисей Ярхи ( дон Астрюк де Люнель ) — вождь консервативной оппозиции против рационализма последователей Маймонида в Южной Франции в начале XIV в. , семье ибн Гайат и многим другим. Слава ему за это. Всем евреям на всем белом свете известна талмудическая академия, которую щедрой рукой поддерживает твой отец Захария ибн Гайат, известнейший нагид в Израиле. Бог даст тебе здоровья, и ты сможешь сразу Же вернуться в свои замечательные края.

— Аминь, — сказали дон Бальтазар и донья Клара.

— Аминь, — сказал Эли.

— Из Толедо я направляюсь в Барселону. Оттуда, из Каталонии, проще всего послать весточку в Нарбонну, если, разумеется, ты этого пожелаешь.

— Нет, спасибо.

— Может, позвать Энрике? — спросила донья Клара.

— Нет, не надо.

— Пойдемте, — это снова был голос доньи Клары, — посещение больного не должно длиться дольше, чем съедение маслины.

— Желаю тебе выздоровления, храбрый юноша. Я буду помнить о тебе. Я расскажу о тебе в еврейских баррио Толедо и Барселоны. О тебе будут помнить живущие ныне и их потомки. Благословен отец, который воспитал такого сына.

Эли почувствовал ладонь гранда Авраама Сеньора на своей.

Он слышал, как все трое удалились, как открываются и снова закрываются двери.

— Каталина! — позвал он тихо.

Каталины не было.

Он остался одни.

Спазм сжал горло, и Эли разрыдался. Напряжение этих дней было огромным.

— Боже, ты лишил меня перед смертью зрения. Наверно, чернота разлилась по всему телу. Не вижу рук своих, почерневших, как на костре. Я так боялся огня. Моисей, будучи ребенком, обжег себе губы раскаленными углями. Пламя лизало спину, грудь, плечи. Мать поднесла его обожженную ручку к красной решетке: не бойся, Эли, огонь вытягивает огонь. Авраама бросили в костер, но Бог его спас. И тебя спасет Бог. Чудо.

Громко скрипнули двери.

— Каталина?

— Это я, Энрике.

— Энрике!

— Да?

— Я ослеп.

Распухших губ коснулся холодный краешек бокала с запахом уксуса и гвоздики.

— Забери это!

— Ничего другого я не могу тебе дать, Эли.

— У меня все жжет. Огонь в груди.

— Это принесет тебе сон.

— Не хочу спать!

Снова холодный краешек бокала.

— Адский огонь, Энрике…

— Постарайся заснуть.

Энрике положил ему на лоб и грудь мокрые платки. Эли послушно закрыл глаза и с облегчением вздохнул.

— Тебе легче?

— На минуту… да.

— Сейчас я сменю тебе платки.

— Долго ли это продлится? Позови сюда Каталину.

— Хорошо. Но все же постарайся заснуть, Эли.

— Страшно умирать… Кто это пришел?

— Я Урий — старый золотарь. Я пришел пожелать тебе выздоровления.

— Спасибо.

— Внизу возле дома собрался народ баррио.

— Народ…

— Моими устами они желают вашей милости выздоровления.

— А я заслужил?

— Народ баррио передает в знак почтения…

— Что это?

— Письмо.

— От кого?

— От всего баррио. Я прочту:

Эли прикрыл глаза. Он слышал, как двери открылись, и старый золотарь вышел.

— Я привела Дова.

— Каталина?

— Да.

Лицо Эли покрылось ледяным потом. Онемевший язык едва шевелился. Рот был полуоткрыт.

— Говори, Эли, умоляю тебя, говори! О Боже!

— Дов…

— Я здесь.

— Лайл…

— Да, Лайл, — повторил Дов.

— Возьми…

— Возьму.

— Нарбонну…

— В Нарбонну.

Его веки дрогнули.

Каталина взяла его за руку.

— Дов…

— Я здесь…

— Письмо…

— Да, письмо.

— Мое письмо передай отцу.

— Письмо…

— Да, письмо.

— Сумках…

— Письмо в переметных сумках. Каталина… Не поедем…

— Эли!

Это было последнее, что он услышал.

Глаза его были широко открыты. И неподвижны.

Баррио (исп.) — предместье, окраина, застава, квартал. В разных странах условия поселения евреев в особых кварталах были различны. В Испании впервые встречается «евр. застава» в Толедо в XI в. В Севилье король Фердинанд отвел в 1248 г. евреям три прихода для жительства, окружив их для защиты стенами. Сначала гетто в Испании было привилегией, за которую евреи боролись, если их хотели лишить ее. Однако впоследствии церковь, успевшая глубоко проникнуть в жизнь испанского народа, начала настаивать на том, чтобы евреи и мавры жили отдельно от христиан. В 1412 г. Кортесы в Вальядолиде решили, что евреи должны обязательно жить в особом квартале.