Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Ордынский узел

— Это можно. Я и есть Ниловна… Что ж, если дело того стоит, пойдёмте в избу.

Старуха повернулась и первой двинулась к видневшемуся за деревьями дому. Было понятно, что она считает себя полной хозяйкой этого леса и чувство боязни старушке неведомо.

Дом, издали казавшийся резной игрушкой, на самом деле был сильно тронут временем: подгнившие венцы, завалившееся вбок крыльцо и длинные строчки тёмно-зелёного мха на крыше. Крыша примыкавшего к дому сеновала вообще в нескольких местах зияла провалами. Хорош был только крепкий и высокий тын вокруг двора, недавно подновлённый.

— Лошадок можете на зады пустить, там прясло высокое, не уйдут.

Мы воспользовались предложением хозяйки и отпустили коней на крохотный лужок за сараем. Когда вернулись к крыльцу, хозяйка была не одна: под её рукой, прячась в складках бабушкиного шугая, стоял светловолосый мальчуган лет восьми-девяти.

— Внучонок мой, Андрюшка.

Я присел и протянул парнишке руку:

— Давай знакомиться, герой. Меня звать Сашкой. А это — Елеферий-Семён, он монахом будет.

Мальчуган оторвался от спасительной юбки, подал свою маленькую ладошку и, вдруг на какое-то мгновение в мои глаза проник взор его тёмных, несообразных с цветом волос, глаз.

— Он воин, бабуля, и он недавно человека убил, — сказал парнишка. — Но тот был злой дядя…

У нас с Елеферием пропал дар речи. Старуха засмеялась каким-то куриным квохтаньем и, любя, шлёпнула внука пониже спины:

— Иди-ка на стол чего ни есть собери.

Пояснила:

— Сколько раз уж ему говорено, чтоб людей не пугал! Нет, всё равно балует. Весь в прадедушку, батюшку моего покойного, пошёл. Тот, бывало, то же вот так вроде шутейно скажет на селе: «Ты, Емеля, горшок-то с серебром, что в правом углу амбара зарыл, перепрятал бы, украдут, чувствую…». Глядь: чешет Емеля во все лопатки по деревне прямо в амбар свой! Перепрятывать. Вот и пошла по округе молва, что колдун он. А какой он колдун?! Он просто знахарь: знал то, чего людям по лености знать не хотелось — травы знал, заговоры… И как кости править знал. От батюшки ко мне наука перешла. Да и домик этот. А теперь вот Андрюшка помаленьку вникает. Мать-то у него, дочерь моя, шалая. Увязалась за купцом-молодцом, вот и нагуляла дитё, бесстыдница. Сколь лет от неё ни слуху, ни духу не было. А прошлым летом является: «Забери, маменька, Андрюшку. Боюсь, мол, за него. Не такой он как все…». Вот и живём теперь вдвоём. Ну, соловья баснями не кормят, проходите…

Внутри изба колдуньи ничем не отличалась от обычной деревенской. В центре стояла высокая белёная печь, в углу подле двух подслеповатых окошек большой стол, в другом — полочка-киот с иконами, срединное место среди которых, как положено, занимала доска с изображением святого Пантелеймона. По стенам были в изобилии развешены пучки сушёных трав самого разного происхождения.

Смышлёный Андрюшка уже успел нарезать краюху хлеба и выставить на стол горшок со щами.

— Сейчас змеятинки поедим, — с бодростью висельника шепнул мне на ухо Елеферий.

— Нет, батюшка, — ехидно откликнулась из угла знахарка, — змею вчерась доели, сёдни только жаба попалась…

Елеферий смутился, меня разобрал смех. Поражал не столько острый слух старухи, сколько острый ум. Я выложил из дорожного мешка привезённое угощение — пироги-подорожники из монастырской трапезной, мёд, вяленого леща:

— На чужой обед надейся, а свой припасай.

— Так что ж ищем? — повторила знахарка свой вопрос. Андрюшка молчал, не сводя с меня своих омутных глаз. Я неожиданно для себя плюнул на все заранее обговорённые с Елеферием уловки и заговорил начистоту:

— Не вели казнить, Ниловна… Ты нынче зимой ядовитых порошков не готовила? Или, может, кто из знакомых знахарей большой заказ на это дело получал?

Елеферий удивленно поднял брови: как же так, ведь договорились — мол, брат помирает, снадобье ему прикупить хотели?!

Но мне вдруг почему-то надоело врать и крутиться из кулька в рогожку: я уже начал забывать, что общаться с людьми можно вот так, запросто, не раздумывая, можно ли это сказать или нет. Нет, точно, я с этим расследованием умом тронусь. Совсем перестал доверять людям. Сидит передо мной славная старушка, а у меня мыслишки всякие гадкие. Ну в самом деле, ну могла ли такая расчудесная бабуш… Что она говорит? Да вот и она о том же:

— Что тут скажешь… Не каждый яд — отрава. Нужно меру знать, и будет не отрава, а лекарство. Возьми паслён, белену или болиголов… Или тот же горицвет, ландыш, ежевник! Беленой бессонницу и судороги снимаю. Болиголовом — боль утоляю…

Речь старушки журчит как ручеёк. Я чувствую, как мою с утра побаливавшую голову без всяких порошочков и отваров покидает тяжесть, становится легче, легче… Андрюшка подвигает мне плошку со щами, Елеферию тоже, кладет нам по куску хлеба. Какой славный мальчонка. И какие недетски умные у него глаза! Смотрит, смотрит… А бабушка его, она — сама простота:

— Разве упомнить, кому я нынче порошки и отвары готовила? Да и кроме меня в других волостях вон сколько знахарей! А я всегда, коль какое опасное снадобье отдаю, предупреждаю: «Избави Бог мои слова нарушить!». Если корчик снадобья — на сорок дней лечения, туесок малый — на полгода, большой — на год. А всё зараз — верная смерть.

Конечно, ну, конечно! Бабушка же всех предупреждала, она же лечит, она всех любит, и хворым помогает… А щи какие вкусные! Хорошие, вкусные щи у бабушки, и внучек, тоже, хороший. Как внимательно смотрит на меня, смотрит, смотрит… Елеферий уже наелся, сидит, улыбается, носом клюёт, разморило с устатку. И я устал, голова такая легкая, ясная, а тело такое усталое-усталое. Но я счастлив. Я теперь точно знаю, что Ниловна никому не давала опасного снадобья. Завтра я проснусь и поеду, расскажу об этом всем. Я счастлив, мне легко, мне хочется смеяться, я уже смеюсь, и не только я, я слышу, как тихонько хихикает Елеферий, и ещё кто-то, не здесь, там — за порогом, смеётся, нет, ржёт… Ах, да это же ржёт мой конь! Он умный, он тоже понял, что всем нам хорошо, он тоже смеётся, то есть — ржёт, там, за домом. Только не надо так громко, конь, ну что ты ржёшь, ты же меня разбудил, ты разве не понимаешь, что у меня снова разболится… уже болит, голова…

Я очнулся: с улицы, действительно, доносилось тревожное ржание каурого. Оно неожиданно оборвалось. А следом за этим дверь избушки распахнулась, и в горницу вломились двое вооружённых мужиков. Пришельцы в мгновение ока оказались возле нашего стола: один из них выхватил нож и ударил знахарку. Парень был не из тех, что промахиваются. Только мой толчок под локоть не позволил ему убить бабку с первого удара. Одновременно в мою спину пребольно ткнулся нож второго налетчика. Меня спасла кольчужка, которую отчего-то я начал часто поддевать под рубаху в последние дни. Не могу сказать, что стал провидцем, но…