Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Ордынский узел

— Уже не приедет никто. Всё, нету вас… Испарились. В Литву ушли, за море уехали… Ивану Даниловичу я так и объяснил, мол, сбежал от меня лучший помощник и главная свидетельница. Потому как на самой границе московских владений догнала нас тверская стража. Ну мы и растеряли друг друга. Да, извини, я ещё сказал, что боярина Микулу ты напоследок порешил. Чтоб тверским не достался…

— А князь Иван что?

— Да так… Осерчал малость. Изменниками вас назвал. Меня в яму посадил.

Корней перехватил мою руку с зажатым в ней облупленным яйцом, яйцо отобрал и отдал Сал-гар, а мне сказал:

— Ты кончай жрать-то, рассказывай всё по порядку!

— Только этим в последние дни и занимаюсь. Как какого князя ни встречу, так он с ножом к горлу — «рассказывай». Между прочим, Иван Данилович меня тоже голодом морил.

Корней отвёл взгляд:

— Ты уж прости, Саня, я сразу не сообразил, что с тобой может быть, коли ты один на Москве появишься!

— Сам сообразил?

— Мы с Салгар много говорили… Ты ведь за нас голову, получается, сложить мог?

— Да, ладно, не сложил же.

— Н-е-е, не скажи! Были у меня товарищи, да не каждый бы решился по-этакому поступить.

Корней обнял Салгар за плечи и почти торжественно возгласил:

— Первенца нашего обязательно Сашкой наречём! Мы ведь как на отчину приедем, так сразу мамке в ноги паду — пусть под венец нас благословляет! Скажи ему, Солнышко…

Салгар, смутившись, глянула на меня и опять не промолвила ни слова. По смуглым её щекам пополз румянец. Она с преувеличенной заботой склонилась над малышкой. Та лежала на свёрнутой в несколько раз попоне и размахивала руками. Увидев склонённое над собой родное лицо, девчонка широко заулыбалась беззубым ртом и сказала:

— Аку…аку…

За те три дня, что я не видел её, она, казалось, ещё подросла.

— Совсем на человека стала походить!

Салгар улыбнулась и отмахнула от налитой смуглой щёчки ребёнка раннего комара:

— Да, растёт.

— Вы это… кончайте усюсюкать, — Корней набил полный рот, и говорил с большим трудом. — Лучше скажи, нас искать будут?

— Обязательно.

— А ты?

— А что я? Я чист как слеза. Еду в свой полк.

— И отпустили?

— Угу…

— Не узнаю Ивана Даниловича! Стареет, что ли? А ведь мог ты ему Салгар отвезти. В шелках бы сейчас ходил!

— Кто о чём, а вшивый о бане.

— Эх, не сбеги от нас боярин Микула. Вот уж за кого бы князь тебя озолотил!

— Вряд ли… Мы, брат, сами не подозревая о том, такую свинью Великому князю чуть не подложили, что чем дальше вы от него окажетесь, тем целее будете.

Корней насторожился:

— Ты про что? Сашка, вот всё время у тебя что-то недоговорено. Я поначалу думал ты парень простой, ан нет, вижу, на кривой кобыле тебя не объедешь. Давай, выкладывай всё как есть…

— Не нужен боярин Микула ни князю Юрию, ни князю Ивану. У них одна забота — доказать, что в смерти Кончаки виновен тверской князь.

— Вот Микула бы и подтвердил, что умерла Кончака от отравы!

— А травка та на московском огороде выросла? Это он мог бы подтвердить!

Корней уронил в туесок только что подцепленное яблоко:

— Чего?!!

— Что слышал. Заговор против Кончаки её муж, Великий князь Юрий, составил. Не знаю уж, как он на Микулу вышел, но рыбак рыбака видит издалека.

Салгар ойкнула и зажала рот обеими руками. Корней внимательно поглядел мне в глаза:

— Сашка, ты рехнулся. Может, тебя связать, или ты не буйный?

— Ты думаешь, мне самому в такое сразу поверилось? Но когда боярин мне это рассказывал, он соврать не мог.

— Когда он рассказывал? Он же сбежал…

— Сбежал, да недалеко! Знаешь, кто ему дверь отпер?

— Кто?

Я посмотрел на Салгар:

— Можешь признаваться. Теперь можно.

— Ты?!! — поразился Корней.

Салгар отрицательно помотала головой и обреченно прошептала:

— Да…

— А зачем?!!

Салгар не ответила. Её красиво очерченная губка задрожала. Я никогда не видел столько женских слез. Чтоб так сразу и в одном месте.

— Я… я, — она пыталась утирать слезы тыльной стороной ладони, но они бежали и бежали, — я боялась, что он впутает меня в это отравление… Извините меня, ребя-а-а-та-а-а…

— Не верю! Ну, не могу поверить! — страстно заявил Корней. — Не реви! Слышь, не реви!

— Я бы и сам не поверил, коли бы не видел!

Корней окончательно забыл про еду:

— Говори! — прорычал он.

— В общем, не спал я в ту ночь… Ты уж извини, девочка, заподозрил было тебя. Нехорошо как-то кости ложились — хозяйка отравлена, а служанка цела…

Событиям той ночи суждено преследовать меня всегда. Я лежал на лавке в какой-то шаткой — между сном и бодрствованием, полудрёме. В избе густела непроглядная темень, и только из-за лёгкой занавески, отделявшей хозяйскую половину, сочился слабый свет лампадки, горевшей перед образами. Я знал, чувствовал, что ночь будет особенной. Но она уже кончалась, небо с восточной стороны пропитывалось лёгкой синью, а ничего не происходило. Из-за печи слышалось ровное дыхание Корнея, да иногда почмокивала губами малышка Салгар.

Миг, когда женщина спустилась с лежанки, я всё же проворонил. Но в тишине послышался приглушённый шорох, чуть скрипнула дверь и кто-то крадучись начал спускаться по короткой лестнице, ведущей вниз. Я осторожно натянул сапоги, нашарил самострел, висевший в пристенке над моей головой, и выхватил две стрелы из колчана.

Сени в доме пономаря — это огромное помещение в задней части избы, занимавшее добрую её половину. На уровне земли в них находились три двери: одна — сразу под лестницей, вела в подклеть с запертым там боярином. Две другие, напротив друг друга: правая — в хлев, левая на двор. Салгар проскользнула в первую, я ушёл в другую. На улице я наддал хода и, обежав широкую усадьбу пономаря, устремился к опушке совсем недалёкого леса.

Боярина вынесло прямо на меня. Я вздрогнул, хотя и ждал этого. Из предутреннего мрака передо мной вдруг возник показавшийся огромным и тучным человек, и я узнал боярина Микулу. Дальнейшее я помню как в тумане. Мы не обмолвились ни словом.

Я не успел раскрыть и рта, чтобы произнести заранее заготовленное: «Здравствуй, боярин, далеко ль собрался?».

Микула был воин, и этого я не учёл. Он не замедлил движения, когда я преградил ему дорогу. В его руке блеснул нож. Я спустил крючок самострела…

Не дай Бог повториться тем томительным минутам, которые я просидел у тела испускавшего дух боярина. Кровавая лужа, расплывавшаяся на его груди, становилась всё больше, и я тщетно пытался остановить кровь повязкой из подола моей рубахи.

Перед самой кончиной боярин пришёл в сознание.

— Дурак, — прохрипел он, глядя на рану и повязку. — Ты дурак… Это меня нужно было привезти живым до Москвы, а её — мертвой… Ты… всё … перепутал… Князь Юрий тебя не похвалит. Это было его жела… ние… яд… для… — в его голосе слышалась злобная радость.