Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Ордынский узел

— Князь приказал отравить жену? — я не мог в такое поверить.

— Мне… врать уже… поздно… Господи при…ми… Он умолк навсегда и кровавая пена, пузырясь, встала горкой над его ртом. Я долго сидел возле умершего, не в силах поверить последним словам боярина, и понимая, что он не лгал, а затем, не придумав лучшего, оттянул тело в кусты и забросал ветвями. (Через несколько дней по моей подсказке его найдёт там десятник Демьян Макарович, дабы предать тело земле по всем христианским канонам. И написать в донесении — «безвестный бродяга»).

Потом я вернулся в дом. В глазах стояло искажённое страданием лицо убитого мной человека, первого в моей жизни. И дай Бог мне больше никогда не испытать такого.

— Да-а-а… — протянул князь Корней. — Да-а… В его голосе сливалось сомнение с уважением:

— Слушай, это у тебя первый на счету?

— Первый и, надеюсь, последний.

— Дай-то Бог, — князь лицемерно перекрестился. — Что ж нам делать теперь?

— Кроме как в Литву, некуда вам подаваться. И домой, к мамке в ноги, думать не моги. Ждать тебя там будут.

— Эх, в своей деревне не видал веселья, на чужбину вышел — заплакал! — Корней кротко вздохнул. — Ты как, Солнышко, поедешь со мной в Литву?

Салгар преданно закивала головой.

— Да ладно, не кручиньтесь, — ободрил я парочку. — Кто знает что впереди ждёт? Может, и вернёшься на свою отчизну. Знаешь, Корней, мне тут как-то подумалось: доведись Кончаке остаться живой. Ну, скажем, это была бы не Салгар, а сама княгиня Кончака, Агафья…

Салгар застыла, с ужасом глядя на меня.

— То и её теперь тебе бы пришлось спасать от всех. И от князя Михаила, и от князя Ивана, а пуще всего от мужа — князя Юрия!

Корнея просто переломило от смеха, до того ему понравилась моя шутка. Отсмеявшись, он страшно посерьёзнел:

— Пришлось бы, так и Кончаку стал спасать. Но сейчас со мной Салгар, её и увезу подальше от всей этой банды…

Корней встал, подтянул сапоги и зашагал к отошедшим вглубь поляны лошадям. Салгар нежно поглядела ему в спину и, не поворачиваясь ко мне, прошептала:

— Догадался?

— Угу, догадался… Кончака.

— Давно? — ещё тише спросила она.

— Да нет. Пока в яме сидел. Было время мозгами пораскинуть. Хоть режь, не верилось, что ты могла быть в сговоре против своей госпожи. Знаешь, что помогло сообразить? — я указал пальцем на девчушку. — Янжима. Зачем родной матери было называть её Салгар? Вот если это приёмная мать, другое дело… В память об умершей за неё подруге-служанке.

Салгар кивнула:

— Я уже привыкла называть её так. А когда вы пришли за нами, растерялась и сказала — Салгар…

— А про себя что не сказала правды?

— Тоже от неожиданности. Кто вы, зачем? Да и подумала, что забоитесь вы княгиней рисковать. А я там уже оставаться не могла: всякую ночь и день смерти ждала. Вот и не призналась сразу. Бестолково получилось…

— Ладно… Ну, а окончательно у меня сомнения отпали, когда московский скорняк, который тебе шапку шил, про родинку упомянул. Вот эту, — я коснулся родинки возле уха женщины. — Ну, теперь всё позади. С Корнеем сама разбирайся. Откроешься?

— Не сейчас. Там, в Литве…

Простились мы тут же, у реки на поляне.

— Бог даст, свидимся! — теперь, когда Корнею было ясно, что ему делать и чего ждать от жизни, князь опять приобрёл былое ухарство. Он горячил коня, отчего тот мелко перебирал ногами и норовил встать в дыбы. Броня пыжилась на Корнеевой груди, меч хлопал по лошадиному круглому животу. Салгар, одетая по-мужски, привстала в стременах и крепко поцеловала меня в щёку. Я нагнулся и тронул одним пальцем маленький носишко Янжимы, торчавший из пелён. Девчонка смешно сморщилась и чихнула.

Мы разъехались в разные стороны. Чаща уже почти проглотила моих друзей, когда князь Корней обернулся и взмахнул рукой.

— Сашка-а! — донёсся голос. — Если у меня будет пять сыновей — всех Сашками назову!

Ни Корнея, ни Салгар я больше никогда не видел. Жизнь — грустная штука. И чудес в ней не бывает. Тем более таких, как сказочное превращение служанки Салгар в княгиню Кончаку. Хотя я вовсе не против того, чтобы она стала княгиней Боровской. За такой женщиной мой друг Корней — как за каменной стеной.

И если для этого ей придётся убедить будущего мужа и его чванливую родню, что она природная девица ханских кровей, пусть её. Да и Корнею так приятнее и удобнее. А то, что эта ловкая женщина сумеет это сделать, я не сомневался. Надеюсь, ей будет помогать осознание того, будто и я повёлся, признав в ней истинную ханскую сестру и супругу Великого князя.

Настоящая Кончака-Агафья была порядочной гадиной, приказавшей однажды до смерти засечь плетьми старого оружейника, заподозренного в краже у неё малюсенького золотого колечка. И приметная родинка у неё была не возле уха, а вот здесь, ближе к ключице. Но пусть это будет нашей с Салгар маленькой тайной.

Вскоре тело настоящей княгини Кончаки с великими почестями доставят в Москву и пышно перехоронят на кладбище Богоявленского монастыря.

Как убивался на похоронах её деверь Иван Данилович Московский! Я тоже там был, видел… Но это уже другая история.

На неширокой площади в центре передвижного юрточного города, уже два месяца тянувшегося по безбрежным кубанским степям, сидел человек с тяжёлой деревянной колодкой на шее. Длинная цепь от колодки крепилась к деревянному столбу, вкопанному у входа в юрту, в которой колодник проводил ночи. Каждое утро два бранчливых нукера заставляли пленника вновь занимать место на пыльной прокалённой солнцем площади. Целыми днями толпившиеся вокруг зеваки разглядывали узника, галдя на всех восточных языках и поражаясь богатству одежды и неестественной до неприличия белизне его лица. Всем, впервые узревшим редкое зрелище, с охотой поясняли, что сановный пленник хана Узбека был у себя на родине, которая лежит далеко-далеко на полночь, могущественным государём.

Иногда рядом с колодником видели мальчика лет двенадцати. Говорили будто это его сын. Мальчик садился около отца, и тот что-то рассказывал ему на непонятном грубом языке северных варваров. А чаще читал из толстой книги, в которой у смешных и жалких неверных были записаны заветы Бога и откровения их пророков.

Иногда среди любопытствующей толпы появлялся высокий бородач в красных сапогах с загнутыми кверху носками:

— Давай, давай отсюда, бесовы дети! Нечего тут пялиться.

И больно толкался. Народишко, подхватив полы халатов, растекался по площади. Бородач подходил к узнику:

— Вот сволочь праздная! Всё б не работать, а стоять да дивиться. Здрав будь, князь. Как почивалось?

— Не гоняй ты их, Твердило, без толку это. Всё равно набегут.

— Ох, Михайло Ярославич, зря ты кота тянешь. Веришь, что Узбек по правде рассудит? Я вечером опять ходил Кавгадыю кланяться, так морду воротит, говорит, ему справедливость всего дороже. А шубу соболью взял, не поморщился, жердь ему в глотку! Но не будет пользы тут. Решайся! У меня всё готово: и лошади лучшие и проводники. Решайся и хоть сегодня в ночь уйдём.