Елена Арсеньева - Проклятие безумной царевны [litres]

– Именно поэтому я и говорю о поездке за границу, где ее никто не знает, никто не знает нас, – твердо сказала Серафима Михайловна. – В конце концов, авантюра, которую я тебе предлагаю, не менее авантюрна, чем та, в которую ты вовлек меня, когда был послушным оружием Бойцова. Нам не привыкать рисковать – почему не рискнуть еще раз? Это всяко лучше того состояния медленного умирания, в котором мы все находимся. Я предлагаю выход из него, а ты называешь это авантюрой!

Я насторожилась: эта фамилия – Бойцов – что-то говорила мне, но я не могла вспомнить, что именно. Однако на Владимира Петровича она произвела впечатление, причем сильное! В его лице появилось сомнение, он задумался… а потом махнул рукой и прошептал:

– Ты сошла с ума, Симочка, ты сошла с ума!

Однако несмотря на эти слова, было ясно, что он сдался.

Серафима Михайловна, поняв это, бросилась к нему и крепко расцеловала; радостно приникла к нему и я и была поражена, когда в этот момент глаза его наполнились слезами и он прошептал:

– Чего я только не сделаю ради тебя, моя девочка, моя родная девочка!

На следующую ночь я все же встретилась с Лёнькой Седнёвым и вытянула из него еще кое-какие подробности не столько о самой царской семье, сколько о Екатеринбурге, о его улицах, о том месте, где стоял дом Ипатьева и о самом этом доме. Лёнька знал его превосходно!

Дом этот располагался невдалеке от реки Исеть, на углу Вознесенской улицы и переулка, который назывался так же – Вознесенским. Стоял дом как бы в полугоре, поэтому фасад его, обращенный на Вознесенскую улицу, был одноэтажный, а часть, обращенная к саду, имела два этажа. К одной стене была пристроена веранда, а в другой, которая углублялась в склон горы, находился подвальный этаж, и оттуда был выход в Вознесенский переулок.

Почему именно этот дом выбрали для царской семьи, Лёнька толком не знал, но ходили слухи, что инженер Ипатьев состоял в эсерах, оттого ему большевики и доверяли как классово близкому человеку. Правда, все время, что в доме содержались Романовы, хозяин был в отъезде, все его собственные вещи были заперты в кладовой рядом с подвалом и опечатаны.

В доме имелись водопровод и канализация, были подведены электричество и телефонная линия. Лёнька помнил, что комнаты были украшены чугунным литьем и лепниной, а потолки – художественной росписью.

Охранялись заключенные очень строго. На чердаках соседних зданий установили пулеметы, сам дом окружили двойным забором, который был выше окон второго этажа. В заборе имелась единственная калитка, перед которой постоянно дежурил часовой. Внутри поместились два поста охраны, снаружи – восемь. Потом их стало по десять снаружи и внутри. К большинству постов была проведена звуковая сигнализация, так в любой момент часовой мог подать в комендантскую комнату условный сигнал.

Поначалу вся охрана помещалась в трех комнатах нижнего этажа, но постепенно количество ее увеличилось до сорока пяти – пятидесяти человек (Лёнька точно не мог сказать), и тогда все они были переселены в дом Попова, который находился в Вознесенском переулке, напротив дома Ипатьева.

Насколько Лёнька помнил, неподалеку проходили улицы Глуховская, Офицерская, Калабошская, а других он назвать не мог, ибо на них не бывал.

Понимая, что больше ничего выведать у Лёньки не смогу, не вызвав его подозрений (а подозрения у него не должны были возникнуть, он нам мог еще пригодиться для подтверждения того, что я – это Анастасия), я попросила его пока не приходить, чтобы за ним не проследили санитары и не узнали, где я скрываюсь. Он загрустил, но пообещал слушаться меня во всем. Договорились, что при надобности я смогу его отыскать в городской больнице, в палате номер шесть. Отчего-то я была уверена, что находится он в обычном отделении. Жаль, что прежде я не удосужилась прочесть рассказ Чехова, который так и назывался – «Палата номер 6»: это избавило бы меня от многих неприятных открытий. Однако в будущее заглянуть никому не дано, вот уж не знаю, к сожалению или к счастью!

Подготовка к роли, которую мне предстояло сыграть, шла своим чередом. Мне пришлось прочесть множество книг и газет, которые нашлись в городской библиотеке и у самого ее хозяина, господина Шаламова, чтобы составить представление о географии Урала, Сибири и Средней России. Подробности моего бегства из Екатеринбурга должны были выглядеть так же правдоподобно, как и воспоминания о жизни во дворце и в ссылке. Я нашла множество подтверждений рассказу Лёньки Седнёва и мысленно поблагодарила его.

Серафима Михайловна опасалась, что мой интерес к жизни царской семьи может привлечь внимание к моей внешности, к моей несомненной схожести с погибшей Анастасией, и вызвать ненужные подозрения, поэтому я стала причесываться иначе: свои отросшие волосы убирала назад со лба и заплетала в одну косу, вместо шляпки носила платок. Просто удивительно, как это меняло мое лицо! Пожалуй, теперь Лёнька не принял бы меня за Анастасию. Но вечером перед зеркалом я снимала платок, распускала волосы – и с удовольствием видела, как сходство возвращается. Мне доставляло особое удовольствие повторять себе, что это не я похожа на убитую в Екатеринбурге девушку, а она на меня!

Владимир Петрович сопровождал меня в библиотеку, читал то же, что читала я, и, как я заметила, постепенно не только смирялся с нашей «авантюрой», но и входил во вкус ее. Он обращал мое внимание не только на общие сведения, но и на такие детали жизни царской семьи, которые придавали бы особую достоверность моему рассказу. Например, в чьих-то, уж не припомню, в чьих именно, вроде бы какой-то фрейлины, воспоминаниях была рассказана некая забавная история, которая произошла во время крестин Анастасии.

Вносить новорожденную в церковь должна была Екатерина Владимировна Голицына. У нее было три сестры: госпожа Озерова, госпожа Апраксина и госпожа Бутурлина. Все они одевались в том же стиле, что и их сестра, и носили такие же высокие шляпки. Император потом рассказывал близким друзьям, как он, направляясь к церкви на крестины дочери и проезжая мимо дома госпожи Голицыной, вдруг – к своему изумлению и ужасу! – увидел Екатерину Владимировну, сидящую перед своим домом, хотя в это время ей следовало находиться в церкви! Перепугавшись, что произошло какое-то несчастье или недоразумение, государь остановил свой экипаж и выскочил из него, но когда подошел к этой даме, то увидел, что это ее сестра, очень похожая на Голицыну. Император сказал ей какую-то любезность, но скрыл, как сильно она его напугала.

Прочитав это, я долго не могла унять волнения. Ведь это был рассказ о моем собственном крещении! Мне удавалось найти очень немного деталей, связанных с моей жизнью в родительском доме до похищения (я предполагала, что это произошло, когда мне было лет пять или около того), и каждая такая деталь была мне особенно дорога.