Валерий Введенский - Убийца из прошлого

— А мужья? Как они терпят?

— Куда им деваться? Против батьки не попрешь — забреют в солдаты или прилюдно выпорют. Пока не отделятся — терпят. Тешат себя надеждой, что лет эдак через двадцать сами свекрами станут.

— А чем тешат себя власти? Это преступление.

— И как прикажете его выявлять? В каждую избу полицейского не посадишь.

— Надо издать закон, чтобы сыновей отделяли сразу после женитьбы.

— При крепостном праве многие помещики так и поступали. Но нынче… Я ведь говорил, реформа была не продумана.

— О реформе больше ни слова, — взмолилась Сашенька. — Поджигателей поймали?

— Нет. Слишком много было подозреваемых, почитай, все село. Да Петька особо и не искал, пил с горя. С утра до ночи. Я думал, сопьется. Или от сифилиса сдохнет.

— От сифилиса?

— Петька не в одиночку, с солдатками пил, они главные здесь разносчицы любострастных заболеваний.

«Надо предупредить Лёшича, — решила княгиня. — Если Петька Пшенкин страдал сифилисом, значит, и Нюша заражена».

— Но нет! — продолжил рассказ Шелагуров. — Петька оказался не из сопливых. Подался в столицу, дело завел, вновь женился.

— А деньги где взял? Вряд ли носил при себе. А дом-то сгорел.

— Говорят, ему Сенька Вязников одолжил, муж Петькиной сестры. Удивительной судьбы человек. В молодости был красив, вот Машка и влюбилась. Поликарп возражать не стал, мол, скатертью дорога. Крестьяне-то дочек не шибко любят. Почему? Корми их, расти, а что в итоге? Работница достанется другой семье. Да еще приданое за нее платить. Вязников согласился на старую перину, Поликарп остался доволен. Но сразу после свадьбы Сенька повздорил с моим отцом, и тот забрил его в солдаты. А Машка вернулась в отчий дом. Свекор-то и при Сеньке прохода ей не давал, а уж когда того забрили, не только сам насиловал, соседей приглашал. В общем, вернулась она к родителю и попала из огня да в полымя. Поликарп ее в очередь с Любашей пользовал.

— Скажите, что шутите, — в ярости сжав кулачки, сказала княгиня.

— Увы, ваше сиятельство.

— Она ему дочь…

— Повезло, что общие их детки померли все. Из-за кровосмешения рождались слабенькими, «перепекание» не помогало.

— Пере… что?

— Недоношенных детей крестьяне «доводят» до ума в русской печке. Допекают, словно каравай. Обмазывают жиром, кладут на лопату и засовывают в печь.

— Я… я… будто не в России нахожусь, а где-то в дикой стране.

— Наоборот, только сейчас вы в Россию и попали. Петербург — не Россия. Лишь ее витрина. И как в любой лавке, витрина замечательная, что говорить. Но стоит войти внутрь — сразу гниль и вонь.

— В ваш рассказ нельзя поверить. Насиловать дочек, невесток!..

— Сие снохачеством называется. Однако про Вязникова недорассказал. Значит, забрили его в солдаты, все считали, что навсегда, а он вдруг в шестьдесят четвертом вернулся. Комиссовали — в Польше при подавлении восстания ему штыком легкое проткнули. Из-за увечий крестьянствовать не мог, зарабатывал извозом — Поликарп ему старую клячу подарил. А потом вдруг Вязников нежданно-негаданно получил наследство — процентную лавку в Петербурге. Когда-то давным-давно, так давно, что все позабыли, его двоюродного дядьку тоже забрили в солдаты. Но ему повезло больше, нежели племяннику. В писари дядька выбился. А должность эта в армии хлебная. Скопил деньжат, потом комиссовался якобы по болезни, открыл в столице на Загородном проспекте лавку. Только вот с семьей дядьке не свезло — детишек бог не послал, а супругу забрала чахотка. На склоне лет узнал вдруг про Сеньку, что тоже бывший солдат, что сильно бедствует. И отписал ему лавку.

— Адрес Сеньки знаете? — спросила княгиня.

— Где-то был. А вам зачем? Только не говорите, что хотите перстень заложить. Дочери миллионщиков в ссудные лавки не ходят.

— Всякое в жизни бывает, — усмехнулась Сашенька. — Но вы правы, Вязников мне нужен не за этим. Хочу узнать, вдруг он или его жена знают что о Гуравицком.

Воскресенье, 6 декабря 1870 года,

Санкт-Петербург

Раздав задания, Крутилин отпустил агентов, в кабинете остались лишь Яблочков с Фрелихом.

— А вы сегодня дежурите на Казанской, — огорошил их начальник.

Яблочков раздраженно затушил окурок:

— Зачем охранять эту…

Крутилин постучал ложечкой по стакану, мол, не заговаривайся.

— Но послушайте, Иван Дмитриевич, раньше Желейкиной действительно грозила опасность, — не унимался Арсений Иванович. — Однако теперь, когда Ломакин мертв…

— Я обещал ее охранять, — напомнил ему начальник.

— Кому? Княгине Тарусовой? — с насмешкой спросил Яблочков. — Не знал, что она теперь командует сыскной.

— Теперь знаешь. А что касается Желейкиной… Баба сильно напугана. Придется недельку-другую…

— Недельку-другую? Да вы с ума сошли.

— Шо ты сказал? А ну встать! — рявкнул возмущенный Крутилин. — Смирно!

Яблочков с Фрелихом поднялись и нехотя вытянулись.

— Задание понятно?

— Так точно.

— Тогда бегом.

Но вскоре на Казанскую пришлось отправиться и самому Ивану Дмитриевичу. Первым делом опросил швейцара, которого час назад какой-то мастеровой звезданул кистенем в лоб.

— Опиши-ка его, голубчик: рост, волосы, носит ли бороду?

— Не разглядел я его, ваше высокоблагородие. Как дверь открыл, сразу просвистело промеж глаз.

Опросы лиц, находившихся в квартире, тоже результатов не дали. Кухарка, услышав за дверью: «Полиция», сразу ее открыла, решив, что пришли проверять дежуривших полициантов. Ей в глаза кинули горсть перца, поэтому нападавших она тоже не разглядела. Яблочков, услышав подозрительный шум, выскочил в коридор, успел выкрикнуть: «Руки вверх», и тоже был обездвижен кистенем. Выбежавший следом Фрелих, оценив обстановку, выстрелил в потолок, в нападавших стрелять не рискнул из-за боязни угодить в Арсения Ивановича, и чуть было сам не получил пулю — один из преступников, выхватив у потерявшего сознание Яблочкова «ремингтон», выстрелил в ответ. Фрелих был вынужден ретироваться в комнату, где находились Желейкина с дочкой. Знаками велел им спрятаться за спинками кресел, сам заняв позицию за изразцовой печкой — оттуда хорошо просматривалась дверь. Однако нападавшие туда войти туда не рискнули. Когда минут через пять Фрелих осторожно выглянул в коридор, их и след простыл, только Яблочков тихо стонал, скрючившись на полу.

— Придется тебе съезжать, — сказал Крутилин Желейкиной.

— Интересно, куда? — нервно спросила женщина.

— Лучше в другой город.

— И чем там прикажете заниматься? Здешние клиенты меня знают, тамошние нет.

— Вот и славно. Чем не повод заняться наконец честным трудом.

— А вот мораль мне читать не надо. Лучше своим делом займитесь, преступников ловите. И побыстрее. Потому что никуда отсюда не поеду. Александра Ильинична обещала защиту.