Валерий Введенский - Убийца из прошлого

— Так это подсудное дело.

— Нет. Она им за это платит отдельно, чтобы не жаловались. Так вот… Я гласный земского собрания [65] Депутат. , и все эти старики-разбойники — мои избиратели. А на носу перевыборы.

— А-а, поняла. Дорожите доходным местом.

— Зачем вы так? Не будь вы дочерью Ильи Игнатьевича, честное слово, оскорбился бы.

— Хотите сказать, не берете?

— Да, и этим горжусь. Хотя по этой причине считаюсь чудаком и идеалистом. Как же? Стоять у печки и не погреться? Но я пошел во власть не за этим. А чтоб унять боль. Вы, верно, не знаете, моя жена носила под сердцем дитя. Проклятая холера унесла сразу обоих. Самых дорогих. Самых любимых.

Шелагуров достал платок, вытер слезы.

— И тогда решил баллотироваться. Подумал, раз не суждено потомство оставить, оставлю хотя бы добрую память о себе. Потому занялся самым тяжелым и неблагодарным — общественным призрением.

— И что ваши больные? «Выздоравливают словно мухи»? [66] Реплика попечителя богоугодных заведений Земляники из пьесы Н.В. Гоголя «Ревизор». — спросила Сашенька с ехидной улыбочкой.

— Увы, хвастаться пока нечем. Больниц не хватает, лекарств тоже, с докторами вообще беда. Жалованье им положено нищенское, частная практика ничтожна, потому сведущий врач даже в уездных городах большая редкость. Про деревни и говорить нечего. Крестьян снова пользуют знахари, ворожеи и прочие докуроватые [67] Знающие (от слова «дока» – знаток, специалист). личности вроде вашего возницы Васьки. Раньше-то, до реформы, все было иначе, много лучше. Помещик как никто был заинтересован в том, чтобы его крещеная собственность пребывала в добром здравии. У каждого из нас имелся запас лекарств и «Домашний лечебник» [68] Пособие по лечению долез ней в домашних условиях. , в сложных случаях вызывался врач. Теперь же помещикам на бывших холопов плевать. Да и где они, помещики? Одни умерли, другие разъехались, третьи разорились.

— По-вашему, крепостное право отменили зря? Так вот каковы ваши широкие взгляды!

— Послушайте, я не крепостник.

— Неужто либерал?

— …и всегда считал рабство зловредной опухолью. Однако, как всякую опухоль, отделять ее надо было аккуратно, не повреждая здоровые ткани и не нарушая функции, которые организм должен исполнять. Скальпелем надо было, скальпелем. А рубанули топором. И что в итоге? Раньше запасные магазины [69] Склады, где хранились запасы продовольствия и фуража. наполнял помещик. И наполнял исправно. Потому что случись недород, рассчитывать ему было не на кого. Хочешь не хочешь, корми крестьян всю зиму, не то вымрут или разбегутся. Теперь запасные магазины наполняют уездные чиновники, вернее, наполняют они свой карман. В результате в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году кормить народ пришлось центральным властям и вашему батюшке. А погорельцы? Раньше их за собственные средства обустраивал все тот же помещик. Он же содержал умалишенных.

— Да-да, наслышана. Сажал на цепь и кормил вместе со свиньями.

— Пусть так! Но что теперь? У общин нет ни средств, ни желания помогать несчастным. Их попросту изгоняют из деревень. В результате сумасшедшие шляются по дорогам и нападают на путников. Почему, почему нельзя было все продумать заранее? Обсудить, выслушать «за» и «против». В результате недовольны все. Помещики, потому что надеялись, что крестьян освободят, а землю оставят им. Крестьяне, потому что считали, что при освобождении землей их наделят бесплатно. Они ведь не поверили зачитанному по церквям манифесту. Решили, что мы, помещики, подменили документ. Это еще крупно свезло, что польские агитаторы воспользовались сим с запозданием. Что их «золотые» грамоты появились лишь через год, когда крестьяне потихонечку свыклись. А то полыхало бы не только в Петербурге.

В 1862 г. по рукам пошла прокламация, призывавшая к свержению императора, сторонников монархии в ней призывали сжигать живьем. Автором оказался студент Петр Заичневский. Прокламацию он написал самолично, ни в какой тайной организации не состоял. Заичневского арестовали и сослали в Сибирь. Однако появление его прокламации странным образом совпало с пожарами в столице. Причиной их были поджоги. До сих пор неизвестно, кто и зачем их совершал. Власти сначала обвинили студентов и либеральную прессу, даже закрыли ряд журналов и сослали их авторов — Чернышевского, Писарева… Но через год, когда в Варшаве началось восстание, внезапно «обнаружили» польский след. Мол, поляки пытались устроить смуту в столице, чтобы отвлечь от себя внимание властей.

А вот князь Кропоткин, напротив, подозревал в поджогах Третье отделение. Целью охранителей, по его мнению, было ужаснуть тогдашнее общество, чтобы даже и мечтать не смели о прогрессивных изменениях.

Кроме камердинера Фимки, Шелагуров держал в усадьбе конюха, повара и его жену Мотю, которая всех обстирывала и за всеми убирала. Узнав, что на кухне чаевничает столичный доктор, местное «обчество» мигом там собралось — в надежде на то, что вдруг доктор что-то от хворей присоветует.

Народные названия болезней очень развеселили Прыжова: конюх пожаловался на пе́рхуй [70] Кашель, от «перхать» – кашлять. — ему Лешич прописал отхаркивающее, а повар на черевунью [71] Понос. :

— Днем еще ничаво. А ночью бесы в животе так и прыгают.

— Где именно? Справа под ребрами?

— Именно там. — Повар с уважением обвел взглядом товарищей. Мол, доктор-то толковый, сразу понял, где нечисть резвится.

— Неужто «четверговая соль» не помогла? — удивленно спросил у повара Васька, которого тоже позвали на кухню.

— Не-а, — покачал повар головой. — И втирал твою соль, и ел, даже в водке размешивал.

— А кто ее святил?

— Ну кто-кто? Мотя. Кому еще? Я-то куличи пек.

Васька повернулся к Моте:

— Молитву прочла?

— Не дурнее тебя.

— Какую?

— Какую положено. Отче наш, иже еси…

— Что? Так и прочла?

Мотя кивнула.

— Потому соль и не помогает. Задом наперед надо было.

— Это как? — изумился Прыжов.

— «Аминь. Веки во слава и сила и Царство есть твое ибо…»

— Ах ты, пугало огородное! Щас я тебя проучу. — Повар схватил половник и ринулся к жене с намерением звездануть ей в лоб.

Мотя в ответ схватила ухват и нацелила его на мужа:

— А ну сядь! Сядь, говорю.

— Успокойся, — поддержал ее Прыжов.

Повар обернулся к нему со слезами:

— Не могу. Болит потому что в нутрях, двадцать раз на дню во двор бегаю. А все из-за Моти. Когда помру, к гробу подходить не смей!

— Больно надо, — не полезла за словом в карман его жена.

— Ах ты…

Лёшич успел схватить повара, снова ринувшегося за Мотей:

— Оставь ее. Я тебе помогу.