Валерий Введенский - Убийца из прошлого

— Правда?

— Если предписания будешь выполнять.

— Что скажете, дохтур, то и выпью, хоть мышьяк, хоть купорос. Только чтоб бесов изгнать.

— Мышьяк мы пить не будем. Купорос — тем более. Запомни, для бесов они лучшее лакомство.

— Что вы говорите?! Не знал.

— Еще они водку любят. А ты? Часто употребляешь?

— Дык… как положено. По праздникам.

— А праздник у него кажинный день, — вмешалась Мотя. — Именины нагленастого [72] Граненого. стакана называется.

Нюша рассмеялась. А Прыжов обрадовался за нее: значит, потихоньку в себя приходит. Страшный ей выдался день — нападение Мишки, унижение от Шелагурова, а впереди похороны предстояли. Дай бог ей все выдержать. Хорошая она. И очень, очень милая, подумал он.

— Значит, так. Водку больше не пей, — строго сказал Лёшич повару.

— Как это? Дохтур, вы ошибаетесь. Водка-то тут при чем? Она спереди выходит. А что болит, сзади. Спереди-то у меня полный порядок, правда, Мотя?

— Тьфу на тебя! — воскликнула та.

— От водки бесы хмелеют, оттого в животе и прыгают, — попытался придумать понятное повару объяснение Прыжов.

Не рассказывать же дремучему человеку про поджелудочную железу, про то, как воспаляется она у горьких пьяниц.

— Как же? Как же без водки? — Повар, упав на колени, пополз к киоту с иконами. — Господи, не дай пропасть, дозволь дожить до Чистого четверга. Самолично соль освящу, молитву прочту как следует.

— Соль уже не поможет, слишком далеко черевунья твоя зашла. — Лёшич попытался как можно более дипломатично высказаться о сомнительном средстве, на которое совершенно напрасно возлагал надежды больной.

Повар в ответ развернулся от икон и пополз к последней надежде — к Ваське. Может, он что еще присоветует?

— Прав дохтур, — почесав макушку, изрек возница. — Ежели ужо двадцать раз бегаешь, плохи твои дела.

— Помоги! Помоги! Христом Богом прошу. Детишкам твоим крем-брюле пошлю.

— Обещаешь?

— Клянусь.

— Емельку Бандорина помнишь?

— Что на балалайке играет?

— Отыгрался ужо. Как ты, брюхом маялся. А теперь помер весь.

— Чур тебя, чур.

— Упроси егойную вдову купальской травы тебе дать. Я и сам нарвал бы, да тварь такая к могиле не подпустила.

— Какой-какой травы? — переспросил Лёшич.

Про «четверговую соль», якобы лечившую от всех болезней, слышал, и не раз. «Заготовляли» ее в Чистый четверг — насыпали обыкновенную каменную соль в горшок, втыкали туда зажженную свечу и, прочтя молитву, ставили под образа. А вот про «купальскую траву» слышать не доводилось.

Васька охотно рассказал:

— Собирают ее на Ивана Купальского [73] Древний языческий праздник в день летнего солнцестояния. Совпадает с православным праздником Рождества Иоанна Предтечи. между утреней и обедней. Потому что от мертвецов в те часы сила супротив болезни исходит. От чего преставился, от того трава с могилы и поможет.

Лёшич помотал головой — чего только не придумают!

Воскресенье, 6 декабря 1870 года,

Санкт-Петербург

Добыгин приказал кухарке доложить о нем. Буквально через несколько мгновений из глубин роскошной квартиры раздались радостные вопли:

— Нашли! Нашли! Я же говорила, ступай в полицию. Для того и создана, чтоб искать. Но ты никогда, никогда меня не слушаешься. Ночь из-за тебя не спала. А теперь мигренью страдаю.

С каждой секундой вопли становились сильнее, пока наконец не распахнулась дверь и в прихожую не ворвалась хозяйка, Антонина Митрофановна Парусова. Таких обычно называют аппетитными, потому что отсутствием аппетита не страдают. Возраст Парусовой определить было затруднительно из-за тусклого освещения и толстого слоя косметических средств на лице, но никак не меньше пятидесяти пяти.

— Я так счастлива, — с ходу заявила Добыгину Антонина Митрофановна, забыв поздороваться. — Стоила сумасшедших денег. Даже представить не можете каких. Вам за всю жизнь столько не заработать. А это чудовище, — Парусова указал рукой на супруга, появившегося следом, — спокойно, будто платок потерял, заявил: «Не волнуйся, найдется». Сколько ни гнала, в полицию не шел. Садился в кресло и храпел. Ужас! Для того ли я вышла замуж?

Ксенофонт Иванович Парусов, притулившись к косяку, глядел на Добыгина грустными глазами, словно призывая: «Терпи, брат, терпи. Тебе недолго. А представь, как тяжко мне».

Супруга его продолжала тараторить:

— И где? Где нашли? Почему молчите? Отвечайте немедленно. Не мнитесь, как гимназистка. Я готова испить сию чашку до дна. В кафешантане, да? Ксенофонт там певичек лапал? Ксенофонт, как ты посмел? И это после всего, что я для тебя сделала?

Ксенофонт Иванович сделал попытку встрять, даже какой-то звук издал, но полковник его не расслышал из-за Антонины Митрофановны, не прекращавшей верещать:

— Всю себя отдала тебе без остатку. И что в ответ? Городовой, миленький, умоляю, отправьте это ничтожество на каторгу. Навсегда, на целую неделю. Пусть походит в кандалах, пусть прочувствует.

Добыгин кашлянул, чтобы прервать надоевшее словоизвержение. Но не тут-то было!

— Вы что, больны? Это немыслимо. Почему не прислали здорового? У вас, верно, чахотка? Я так ее боюсь. Сестра двоюродная сдуру заразилась и через год скоропостижно умерла. Убирайтесь, убирайтесь немедленно. Нет, стойте, запонку отдайте.

— Да нет у меня никакой запонки! — гаркнул Добыгин и, не переводя дыхания, представился: — Участковый пристав полковник.

— Полковник? — перебила его Парусова. — А по лицу городовой. У моего первого мужа дядя тоже полковник. Странное совпадение, не так ли? Впрочем, нет, дядя давно умер. И первый муж следом. — Не прерываясь ни на секунду, Антонина Митрофановна вытащила платок и вытерла под глазом. — Внезапно, не предупредив, помер. Бросил одну-одинешеньку. Не поверите, словом стало не с кем перекинуться. Потому и вышла за замухрышку.

— Тонечка, ну помолчи хоть минутку, — взмолился Ксенофонт Иванович.

Одет он был в дорогой костюм английской шерсти, на жилете переливалась в свете керосиновой лампы золотая цепочка, но согбенная фигура, заискивающая манера говорить, пришибленный взгляд выдавали в нем мелкого чиновника, так и не сделавшего карьеру, зато удачно женившегося. Только вот удачно ли?

— Как смеешь приказывать? После всего, что рассказал полковник, ты должен молчать, — накинулась на мужа Парусова.

— Полковник еще слова не вымолвил, — возразил Дмитрий Иванович. — А ведь пришел по делу.

— Откуда знаешь? Ты с ним знаком? С этим чахоточным? Боже! Он тебя заразил. Врача. Срочно врача. Танька, Танька! — крикнула Парусова кухарку.

Но та не откликнулась, и Антонина Митрофановна ринулась на кухню.

Полковник перевел дух.