Валерий Введенский - Убийца из прошлого

Ромка рванул к ней:

— Эй! Ну положь!

Мамзель не послушалась, подняла револьвер и навела на Сапога. Вот дура! Ромка схватил «ремингтон» за ствол и потянул на себя. Ему и в голову не пришло, что мамзель нажмет на курок. Пуля снесла Ромке полчерепа.

Позавтракав, Дмитрий Данилович прошел в кабинет, сел за стол и попытался сосредоточиться. Что после вчерашних возлияний было ох как непросто. Его так и подмывало подойти к буфету и опрокинуть в себя рюмку-другую. Однако он мужественно боролся с этим постыдным желанием. Нужно быть трезвым, когда Сашенька вернется… Если вернется…

«Сашенька, дорогая, как ты могла бросить детей, бросить меня?» — в который раз репетировал обличительную речь Дмитрий Данилович.

Где черти носят Выговского? Ему давно пора явиться.

Дмитрий Данилович встал и, ругая самого себя за паралич воли, подошел к буфету. Однако вытащить рюмку и бутылку сразу не смог — перед ними уселся Обормот. Разложив пушистый хвост, уставился на хозяина осуждающим взглядом.

— Прав, каналья, конечно, прав, — вздохнув, согласился с ним Тарусов и даже почесал коту за ухом.

Обормот довольно заурчал.

За окном на улице раздался странный звук. Дмитрий Данилович кинулся к подоконнику, отодвинул портьеру и схватился за сердце. У парадной с револьвером в руке стояла Сашенька. У ее ног валялся окровавленный мужчина, поодаль (и тоже в снегу) Лёшич, чуть дальше Выговский. Обормот запрыгнул на подоконник и, увидев хозяйку, истошно закричал. Сие привело Тарусова в чувство. С криком «Сашенька!» он выбежал в коридор, накинул шубу, трясущимися руками открыл замок и, перепрыгивая ступеньки, помчался по лестнице.

«Черный» извозчик Кондрат внимательно вслушивался в городской шум, чтобы не пропустить выстрел. Приткнуться ему удалось лишь на углу с Воскресенским. Увы, более удобные места были заняты ломовыми санями, что разгружались у многочисленных лавок. А тут еще назойливый господин в пенсне:

— Я заплачу. Хорошо заплачу.

— Не могу, барин, пассажир велел обождать, — сперва миролюбиво объяснял Кондратий.

— Ничего, другого наймет, на вокзал тороплюсь.

— Так денег должен…

— Я за него рассчитаюсь.

С этими словами господин в пенсне решительно залез в сани. Пришлось спрыгивать. Помахивая хлыстом, Кондратий схватил обладателя пенсне за воротник и выволок на тротуар:

— Занят, говорю.

— Да что ж такое? — Господин в пенсне стал апеллировать к дворникам, которые с интересом наблюдали за происходящим. — Вы видели? Зовите полицию.

— Чтоб тебя, — огрел напоследок господина хлыстом Кондратий и вскочил на облучок.

— Свистите городового, ну же! — закричал дворникам господин в пенсне.

Кондратий полетел по Сергеевской. У дома, где «точил ножи» Кислый, сбавил ход, пытаясь выискать местечко, чтобы встать. Вдруг появилось? И тут прогремел выстрел. Извозчик посмотрел назад и увидел упавшего Выговского.

— Тпру, — скомандовал Кондратий лошадке.

Но дальше случилось непредвиденное: какой-то господин, завязав драку с Кислым, выбил у того из рук револьвер. «Ремингтон» откатился к ногам барыни, которая выпала из саней, и та, подняв его, выстрелила в Ромку.

Кондратий взмахнул кнутом:

— Пошла, залетная!

— Стой, обезьяна, стой, — раздался сзади знакомый голос.

«Кислый, — сообразил Кондратий. — С ним шутки плохи!»

И потому скомандовал:

— Тпру!

Кислый вскочил в сани:

— Гони!

Кондратий хлестнул уже от души, и лошадка пошла изо всех сил.

Уже бежали и свистели городовые. А Сашенька будто окаменела. Фраза: «Я убила человека» — нестерпимой болью билась у нее в сердце.

На службу Иван Дмитриевич опоздал из-за супруги. Дернул ее лукавый раскрыть за завтраком «Ведомости», в которых проныра-репортер, что крутился вчера на Казанской, тиснул заметку о нападении на квартиру Желейкиной. И откуда только прознал, что Иван Дмитриевич отвез «бланковую» на Большую Морскую, 24 и устроил на ночь в собственном кабинете? Кто из агентов ему шепнул?

За двугривенный, заработанный бессовестным подчиненным, пришлось отдуваться Крутилину:

— Значит, Машкой ее звать, — отбросила газету Прасковья Матвеевна.

— Кого? — спросил Крутилин, погруженный в размышления о предстоящем дне — какие бумаги следует отписать срочно, а какие можно и отложить, кому из агентов поручить то или иное задание.

— Полюбовницу твою.

У Ивана Дмитриевича едва не вырвалось, что не Машкой, а Гелей, однако он вовремя спохватился:

— Сколько раз повторять, нет у меня любовницы.

— На, почитай, уже в газетах пишут.

С ума, что ли, «бутербродники» сошли?

Прасковья Матвеевна кинула в мужа «Ведомостями»:

— Я давно догадывалась, — продолжала она обличать. — «Одеколонь» вдруг завел, исподнее каждый день меняешь, домой приезжаешь за полночь.

— Служба такая.

— Машку тискать?

— Замолчи! — вскочил Иван Дмитриевич, пробежав по строчкам глазами. Слава господи, не про Гелюшку. — Даже понять не можешь, что прочла. А берешься делать выводы. Черным по белому написано: «Нападение на свидетельницу».

— Свидетельниц в собственном кабинете не селят.

— Так только на ночь. Желейкина сегодня же к сестре в Кострому уедет.

— Почему в камеру не сунул?

— Так она с ребеночком.

— Так у тебя и ребеночек от нее?

— Сбрендила? Клянусь, что не мой.

— Икону целуй.

— Да хоть весь киот. — Иван Дмитриевич подбежал к образам и стал по очереди чмокать иконы.

— Значит, нет полюбовницы? — уточнила Прасковья Матвеевна.

От вранья перед образами Крутилина спас городовой 4-го участка Литейной части Корней Добрынский, без стука распахнувший дверь в столовую:

— Ваше высокоблагородие, хорошо, что застал. На Сергеевской, семьдесят девять снова стрельба.

— Да что ж такое? Опять у Тарусовых? — спросил Крутилин.

— Нет, на улице.

Крутилин перекрестился.

— Ну слава богу, так бы и говорил.

— Три трупа.

— Сколько?

— Пристав в сыскную отправил, а я сюда, вдруг вы еще туточки, — объяснение своему появлению в квартире Крутилина городовой давал уже на бегу, с трудом поспевая за начальником сыскной по лестнице.

Старший дворник Ильфат рубил дрова в одном из дворов, когда услышал выстрел. Вместе с остальными дворниками тотчас побежал на Сергеевскую, но там кровавые события были уже позади. Мгновенно оценив обстановку, скомандовал подчиненным:

— Филька, Ахмет, Парфен, подымайте сани.

Подлетев к Прыжову, сразу понял, что жив — хоть не двигался, зато стонал:

— Доктора к саням и в больницу.

И поспешил к Выговскому. Тот не шевелился. На снегу под ним алела кровь. Ильфат опустился на колени, схватил руку. Пульс бился.

— Эй, Пантелеич! — окликнул он швейцара, который, увидев дворников, рискнул высунуться на крыльцо.