Валерий Введенский - Убийца из прошлого

Нравится ли ей Шелагуров? Скорее нет, чем да. В нем, словно в гурьевской каше, перемешано жирное со сладким, волнующее с отталкивающим. Но надо признать, в нем чувствовалась какая-то тайна, загадка. Волнующая, даже, может, пугающая. Конечно, жизнь с Шелагуровым Сашенька бы не связала. Но для адюльтера Александр Алексеевич — наилучший кандидат. В Петербурге не живет, общих знакомых, кроме батюшки, нет. Так почему он сидит и бубнит? Нет, но почему ей всю жизнь приходится делать все самой?!

Сашенька подошла, обняла Шелагурова сзади и поцеловала.

Дальше?.. Дальше было прекрасно!

— Я просто не смел, — оправдывался после Шелагуров. — Вы так любите мужа. Даже ездите в экспедиции на поиски преступников.

— Чем больше любишь сама, тем меньше любви достается. Неужели не знали? — спросила Сашенька.

— Знал. Еще как знал. И уже не верил, что может быть иначе. Надеюсь, мы встретились не в последний раз?

— Ты бываешь в Петербурге?

— Иногда. Но могу чаще.

— Если условиться заранее…

— Следующая пятница подойдет? Как раз приеду в столицу. Сможешь встретить на вокзале? Вокруг Знаменской площади куча меблированных комнат, которые сдаются на час.

— Я подумаю…

— Нет, прошу, требую, чтоб пообещала.

— Хорошо, обещаю. И обещаю за эти дни разыскать Гуравицкого.

— Не надо. Это слишком опасно. Я не переживу твоей гибели.

— Так пользуйся тем, что пока жива. — С этими словами Сашенька снова увлекла любовника на кровать.

Однако через пару поцелуев дуновение морозного ветерка заставило любовников обернуться. В дверях, стараясь сохранить невозмутимость, стояли Прыжов и Нюша.

— Пунш хотите? — без всякого смущения спросила их Сашенька.

Воскресенье, 6 декабря 1870 года,

Санкт-Петербург

На углу Казанской и Гороховой Добыгин едва не столкнулся с Крутилиным. Хорошо, что вовремя заметил, как тот выходит из парадной вместе с Желейкиной и ее дочкой. Они вместе уселись в сани и поехали в сторону Адмиралтейства. Полковник призадумался: зачем сюда явился Крутилин и куда, а главное, зачем увез проститутку? Если Кислый тут уже побывал, почему Желейкина цела и невредима? Если его здесь не было, значит, среди ребятишек Кислого имелся крутилинский освед. И Фимку в квартире ожидает засада. Если так, надо его предупредить. Но сперва все точно выяснить.

Добыгин вылез из саней и подошел к парадной. Дверь ему открыл швейцар, физиономию которого украшал свежий синяк.

— Начальник сыскной еще тут? — строго спросил пристав.

— Чуток опоздали, ваше высокоблагородие. Только-только отъехали.

— Куда, не знаешь?

— На Большую Морскую, в сыскное.

— А что у тебя с лицом?

— Пострадал при несении вахты, ваше высокоблагородие, — по-военноморскому ответил бывший матрос.

— Свалился от качки? — пошутил в тон Добыгин.

Швейцар заулыбался:

— Да нет, что вы, за двадцать пять лет такого ни разу не случалось. Просто бабенка в нашем доме проживает шибко разбитная. Вот и догулялась, перешла дорожку лихим ребятам. Теперича хотят ее порвать на канаты. Потому сыскари ее и охраняют.

— Давно охраняют?

— Со вчерашнего вечера.

«Значит, не освед», — понял Добыгин.

— Но вчера было тихо, мазурики только сегодня заявились. И сразу мне промежду глаз.

— Сыскари их задержали?

— Куда там. Сами чудом спаслись, один ихний агент со страху револьвер им отдал.

— Как же это он так неаккуратно? — сказал Добыгин с облегчением.

Слава богу, значит, Кислый жив и находится на свободе. Только как его найти?

Но Кислый нашел полковника сам. Только Добыгин отпустил сани и направился к крыльцу, его ткнули в спину. Сзади раздался голос Фимки:

— Попался, паскуда?

Полковник гневно развернулся:

— Что ты сказал?

И увидел направленный револьвер.

— Иди за угол, — велел Кислый.

— Послушай. Я не знал про засаду.

— За угол, говорю.

Полковник струхнул. На боковом фасаде дома окон не было — брандмауэр. Потому хоть и полицейский участок за стеной, и его квартира, никто ничего не увидит. Хорошо, если выстрел услышат. Какой же позорной будет его смерть — от рук мелкого криминалиста в двух шагах от участка.

— Знаю, кто Ломаку завалил, Выговский, — сказал, повернув за угол, полковник.

— Шкуру пытаешься спасти? А не врешь?

— Истинный крест, — пристав развернулся вокруг оси и осенил себя тремя перстами.

— Зачем тогда под пули нас подвел?

— Говорю, не знал про засаду на Казанской.

— Но теперь-то знаешь. Откуда?

— Заезжал туда, говорил со швейцаром.

— Неужто жив? Я думал, концы отдал. А Желейкина еще там, на Казанской?

— Нет, ее на Большую Морскую перевезли. Да и хрен с ней. Говорю же, знаю, кто Ломакина с Дуплетом.

— Выговский, говоришь? Помощничек Крутилина?

— Знаком с ним?

— Сталкивались разок. Гад еще тот. Почему раньше его не предъявил?

— Говорю, не знал.

— Что ты больно много чего не знаешь. И за что я тебе деньги плачу? Придется пайку твою урезать. Где Выговского найти?

— Живет на Кирочной, дом семнадцать, квартира сорок.

Добыгин не поленился съездить в адресный стол и выяснить.

— Только дома бывает редко. Днем на службе, а по ночам в борделе, — сообщил полковник.

— В каком?

— Понятия не имею, — признался Добыгин. И почему он не расспросил Бражникова? — Зато знаю, где служит.

— И?

— Где Ломакина убили. Сергеевская, семьдесят девять [87] Согласно современной нумерации дом 81. , доходный дом Григоровича. Там, на третьем этаже снимает квартиру адвокат Тарусов, Выговский — его помощник.

— А не врешь? — Кислый испытующе поглядел полковнику в глаза. — Смотри, коли окажется, что снова чего-то не знал, не взыщи. И тебя на куски порвем, и деток твоих.

Полковник поклялся себе, что не спустит Кислому такого унижения, самолично кишки ему выпустит.

— Ну, я пошел, полковник.

— Погоди, Фимка.

— Кому Фимка, кому Ефим Иваныч.

— Ефим Иванович, еще кое-что узнал.

— И?

— Кто Ломаку сыскарям сдал.

— Ну?

— Хозяин Серапинской, Малышев.

— Вот паскуда. Хорошо, и его пристрелю. Гляди, что раздобыл!

— Э-э, нет. В Литейной части что хочешь делай, хоть бомбу взрывай, а у меня на участке действуй аккуратно. Пусть Малышев из окна выпадет. Как будто счеты с жизнью свел.

— Как скажешь.

Через час довольный Добыгин стоял на Обуховском проспекте — прямо перед ним на мостовой валялся обезображенный после падения Малышев. Судебный врач Московской части Капустин с брезгливостью на лице осматривал тело:

— Странно, следов насилия нет.

— Что странного?

— Богатый, еще довольно крепкий, чего ему вниз сигать?

Полковник вздохнул:

— Я хорошо его знал. Старик страдал неизлечимой болезнью, мучился болями. В последнее время постоянно жаловался, что терпеть их больше не может.