Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Допев гимн, зрители садятся, и Джордж адресует своей соседке мимолетное, неопределенное приветствие: достаточно скромное, оно было бы немыслимо в храме. Та отвечает улыбкой, озаряющей ее лицо, все полностью. Ничего развязного, но и ничего миссионерского в ней нет. Как нет и открытого самодовольства. Лицо ее просто говорит: «Да, это так, это правильно, это радостно».

Джордж под впечатлением, но вместе с тем несколько ошарашен: радость ему подозрительна. В детстве с ней связывалось нечто, именуемое удовольствием, обычно с каким-нибудь эпитетом: «греховное», «тайное», «запретное». Единственные допустимые удовольствия определялись словом «простые». Что же касается радости, она ассоциировалась с ангелами, дующими в трубы, и законное место ее было не на земле, а на небе. Да будет радость безгранична – так ведь говорилось, да? Но Джордж из опыта знал, что радость всегда загоняется в узкие границы. Что же до удовольствия, ему было знакомо удовольствие от выполненного долга – перед родными, перед клиентами и временами перед Богом. Но он никогда не предавался типичным удовольствиям своих сограждан: не пил пива, не танцевал, не играл в футбол и крикет; не говоря уже о тех занятиях, которые приходят только с женитьбой. Но ему не суждено встретить женщину, которая вскакивала бы, как девочка, поправляла прическу и бежала его встречать.

Мистер Э. У. Оутен, в свое время с гордостью председательствовавший на первом многолюдном собрании, где сэр Артур выступил с сообщением о спиритуализме, говорит, что не знает человека, который лучше сэра Артура сочетал бы в себе те добродетели, которые связываются с британским характером: смелость, оптимизм, верность, сочувствие, великодушие, любовь к истине и преданность Богу. Затем мистер Хэннен Суоффер вспоминает, как менее двух недель назад сэр Артур, неизлечимо больной, с трудом поднимался по ступеням Министерства внутренних дел, чтобы высказаться против Закона о колдовстве, который злокозненные недоброжелатели стремятся обратить против медиумов. Таков был его последний долг, а от преданности долгу он не отступал никогда. Это проявлялось во всех сферах его жизни. Многие знали Дойла-прозаика, Дойла-драматурга, Дойла-путешественника, Дойла-боксера, Дойла-крикетиста, который некогда посрамил великого У. Г. Грейса. Но всех превосходил своим величием тот Дойл, который добивался справедливости для безвинно осужденных. Именно благодаря его влиятельности был создан апелляционный суд по уголовным делам. Тот Дойл триумфально завершил дела Эдалджи и Слейтера.

Заслышав свою фамилию, Джордж инстинктивно потупился, но сейчас же гордо поднимает глаза и украдкой косится по сторонам. Жаль, конечно, что его опять назвали в связке с этим низким и неблагодарным преступником; но, как ему кажется, у него есть все основания испытывать законное удовольствие от упоминания его фамилии на столь высоком собрании. Да и Мод будет довольна. Теперь Джордж более открыто разглядывает соседей, но момент упущен. Все глаза устремлены на мистера Суоффера, который по ходу своей речи предложил прославить еще одного Дойла, стоящего выше, чем Дойл – носитель справедливости. Этот величайший из Дойлов в час военного лихолетья доставлял женщинам утешительные вести о том, что их любимые не погибли.

Теперь присутствующих просят встать для двух минут молчания, дабы почтить память их великого рыцаря. Поднимаясь со своего места, леди Конан Дойл бросает быстрый взгляд на пустой стул рядом с собой, а потом замирает между двумя своими рослыми сыновьями и пристально вглядывается в публику. Шесть… восемь?.. десять?.. тысяч устремляют на нее ответные взгляды – с галерки, с балкона, с разделенных на ложи ярусов, из гигантской дуги партера и прямо со сцены. В храме прихожане, вспоминая усопших, опускают головы и закрывают глаза. Здесь нет подобной скромности и погруженности в себя: истинное сопереживание выражается взглядом в упор. Вдобавок Джорджу кажется, что молчание здесь носит какой-то иной, доселе неведомый ему характер. В официальных случаях молчание всегда уважительное, суровое, а зачастую намеренно горестное. Здесь молчание действенное, проникнутое ожиданием, а то и страстью. Если молчание может быть уподоблено заглушенному крику, то это оно и есть. По истечении двух минут Джордж понимает: оно взяло над ним столь загадочную власть, что он едва не забыл про сэра Артура.

И снова у микрофона мистер Крейз.

– В этот вечер, – начинает он, пока многие тысячи усаживаются на свои места, – мы, набравшиеся смелости от нашего незабвенного вождя, намерены осуществить дерзновенный эксперимент. Среди нас находится посредница, наделенная сверхчувственным восприятием; с этой сцены она сделает попытку разделить с нами свои ощущения. Смущает нас лишь одно обстоятельство: такое исполинское собрание подвергает сверхчувственное восприятие сильнейшему напряжению. При скоплении десяти тысяч людей на медиума направляется колоссальная сила. Сегодня миссис Робертс постарается описать кое-кого из особенных друзей, но на столь многолюдном собрании такая попытка будет предпринята впервые. Вы поможете ей своими вибрациями, если споете следующий гимн, «Открой мне глаза, чтоб видел я истины свет».

Никогда в жизни Джордж не посещал спиритических сеансов. И к слову сказать, не золотил ручку цыганке и не платил два пенса, чтобы на ярмарке усесться перед хрустальным шаром. В этих занятиях ему видится одно надувательство. Только глупец или представитель какого-нибудь отсталого племени способен поверить, что линии на ладони и кофейная гуща могут что-нибудь предсказать. Джордж уважает веру сэра Артура в то, что после смерти дух продолжает жить, и даже в то, что в особых обстоятельствах такие духи способны общаться с живыми. Он также готов допустить, что в телепатических экспериментах, описанных в автобиографии сэра Артура, что-то есть. Но, по мнению Джорджа, всему есть предел. Сам он, например, проводит границу, когда люди начинают рассказывать, как мебель скачет по комнате, как сами по себе звонят колокола, как из темноты возникает светящееся лицо покойника, чей предполагаемый образ оставлен рукой спирита на мягком воске. Понятно, что это какие-то фокусы. Не подозрительно ли, что наиболее благоприятные условия для общения с духами – задернутые шторы, погашенный свет, удерживание друг друга за руки, чтобы никто не мог встать и убедиться в происходящем, – в точности совпадают с условиями, наиболее благоприятными для процветания шарлатанства? По его мнению, сэр Артур проявлял излишнюю доверчивость. Джордж читал про одного американского иллюзиониста, Гарри Гудини, с которым сэр Артур познакомился в Соединенных Штатах: тот предлагал воспроизвести все без исключения эффекты, известные профессиональным спиритам. В ряде случаев его надежно связывали известные своей честностью люди, но когда загорался свет, оказывалось, что фокусник в достаточной степени ослабил путы, чтобы звонить в колокола, устраивать шумы, передвигать мебель и даже порождать эктоплазму. Сэр Артур отклонил вызов мистера Гудини. Он не отрицал, что иллюзионист способен воспроизвести такие эффекты, но предпочитал трактовать эту способность по-своему: в действительности мистер Гудини наделен спиритическими способностями, в которых многие упрямо сомневаются.