Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Читая такие слова, Джордж, как сын и как заключенный, не мог не растрогаться до слез; как юрист, он сомневался, что они окажут заметное воздействие на чиновника, которому Министерство внутренних дел со временем поручит разбор его дела. В то же время он проникся и живым оптимизмом, и полным смирением. С одной стороны, ему хотелось остаться в этой камере, плести торбы, читать Вальтера Скотта, простужаться во время стрижки на морозе в тюремном дворе и раз за разом выслушивать навязшую в зубах издевку насчет вшивости. Джорджу хотелось этого потому, что такой виделась ему судьба, а лучший способ смириться со своей судьбой в том и заключается, чтобы ее возжелать. Но с другой стороны, ему хотелось прямо завтра выйти из тюрьмы, хотелось обнять маму и сестру, хотелось услышать публичное признание вопиющей несправедливости приговора… но эти желания приходилось сдерживать, чтобы не травить себе душу.

Поэтому он пытался сохранять невозмутимость, когда узнал, что в его поддержку собрано уже десять тысяч подписей и первыми стоят подписи президента Объединенного юридического общества сэра Джорджа Льюиса и рыцаря-командора ордена Индийской империи, видного деятеля здравоохранения сэра Джорджа Бёрчвуда. К списку присоединились сотни солиситоров, причем не только из Бирмингема и окрестностей, королевский адвокат, члены парламента, в том числе и от Стаффорда, а также рядовые граждане – представители всех оттенков политического спектра. Очевидцы, наблюдавшие, как рабочие и зеваки затаптывали участок, где впоследствии констебль Купер обнаружил следы, дали показания под присягой. Мистер Йелвертон заручился также благоприятным заявлением мистера Эдварда Сьюэлла, ветеринара, которого сторона обвинения привлекала для консультаций, но на заседание суда не вызвала. Петиция, официальные заявления и полученные характеристики в совокупности составили ходатайство, предназначенное для отправки в Министерство внутренних дел.

В феврале произошло два события. Тринадцатого числа газета «Кэннок эдвертайзер» сообщила, что изувечено – причем тем же самым способом – еще одно животное. А две недели спустя мистер Йелвертон вручил ходатайство министру внутренних дел мистеру Эйкерс-Дугласу. Джордж позволил себе размечтаться. В марте произошло еще два события: петицию отвергли, а Джорджу сообщили, что после шести месяцев одиночного заключения он будет переведен в Портленд.

Причину перевода ему не сообщили, а сам он вопросов не задавал. Полагал, что это стандартная формулировка: тебя этапируют к месту отбывания срока. Поскольку он давно был готов к лишению свободы, часть его сознания (правда, совсем небольшая часть) восприняла это известие философски. Он внушал себе, что из мира законов попал в мир правил и разница, в сущности, оказалась невелика. В тюрьме было даже проще, так как правила не оставляли места для толкований; но вполне вероятно, что для него эта перемена мест оказалась не столь убийственной, как для тех, кто прежде не соприкасался с юриспруденцией.

Камеры в Портленде не сулили ничего хорошего. Сделанные из рифленого железа, они напоминали собачьи конуры. Вентиляция – дырка, просверленная в двери у самого пола, – тоже оказалась никудышной. Никаких колокольчиков для заключенных не предусматривалось: кто хотел обратиться к надзирателю, тот просовывал под дверь шапку со своим номером. Таким же способом проводилась перекличка. По команде «Шапки вниз!» полагалось просунуть шапку в вентиляционную дыру. Переклички устраивались четыре раза в сутки, но поскольку считать по шапкам было не так сподручно, как по головам, этот трудоемкий процесс нередко приходилось повторять.

Джордж получил новый номер: D-462. Буква обозначала год приговора. Порядок счисления начинался с 1900 года, обозначаемого буквой А; следовательно, Джордж был осужден в год D – тысяча девятьсот третий. На куртке и на шапке заключенного имелась нашивка с этим номером и с указанием срока заключения. Фамилии звучали здесь чаще, чем в Льюисе, но все же человек познавался по нашивке его. Так что Джордж был D-462-7.

Первым делом, как водится, ему предстояло собеседование с начальником тюрьмы. Оно получилось безупречно вежливым, но с самых первых слов – куда менее обнадеживающим, чем в Льюисе.

– Вам следует знать, что пытаться бежать бесполезно. С мыса Портленд-Билл еще никому не удавалось бежать. Вы лишь потеряете право на амнистию и познаете радости карцера.

– Думаю, во всей тюрьме не сыщется человека, который меньше меня стремился бы к побегу.

– Такие слова я уже слышал, – сказал начальник тюрьмы. – Пожалуй, нет таких слов, каких бы я не слышал. – Он взглянул на досье Джорджа. – Вероисповедание. Здесь сказано – англиканское.

– Да, мой отец…

– Менять нельзя.

Джордж не понял.

– У меня нет намерения менять веру.

– Хорошо. Ну то есть нельзя. И не пытайтесь перехитрить капеллана. Это без толку. Отбывайте свой срок и слушайтесь надзирателей.

– У меня именно такое намерение.

– Значит, вы либо умнее, либо глупее большинства.

На этой загадочной ремарке начальник тюрьмы жестом приказал увести заключенного.

Камера оказалась совсем тесной и еще более убогой, чем в Льюисе, хотя надзиратель, отставной военный, заверил Джорджа, что это в любом случае лучше, чем барак. Было ли это правдой или непроверяемым утешением, Джордж так и не узнал. Впервые за все время тюремного заключения у него взяли отпечатки пальцев. Он страшился того момента, когда врач будет оценивать годность его к работе. Все знали, что в Портленде каждый заключенный получает кирку и отправляется в каменоломню; конечно, следовало ожидать и кандалов. Но тревоги Джорджа оказались напрасными: лишь незначительный процент заключенных попадал в каменоломню, а «звезд» и вовсе туда не отправляли. Кроме того, по зрению Джордж годился только для легких работ. Врач также установил, что этому заключенному противопоказано ходить вверх-вниз по лестницам, поэтому его определили на первый этаж корпуса номер один.

Работал он у себя в камере. Щипал кокосовое волокно для набивки матрацев и волос для набивки подушек. Волокно полагалось вначале расчесывать на доске, а затем разбирать на тончайшие нити: только так, объяснили ему, достигается наибольшая мягкость. Никаких доказательств ему не представили; следующей стадии процесса Джордж так и не увидел, а его собственный матрац был набит явно не тончайшими нитями.

В середине первой недели пребывания Джорджа в Портленде к нему пришел тюремный священник. Он излучал такое оживление, будто их встреча происходила в церковном совете Грейт-Уэрли, а не в собачьей конуре с вентиляционной дырой у пола.