Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Он опять встречается с Джин, один раз на людях и один раз наедине, и в обоих случаях неловкость никуда не исчезает. Он ждет, чтобы сердце его забилось вновь, – нет, он приказывает сердцу забиться вновь, а оно отказывается подчиняться приказу. Он так привык подчинять себе свои мысли, оказывать на них давление, направлять, куда ему требуется, что испытывает потрясение от невозможности проделать то же самое с нежными чувствами. Джин ничуть не подурнела, но ее прелесть не вызывает у него нормального отклика. Можно подумать, его сковала какая-то сердечная импотенция.

В прошлом Артур, чтобы облегчить эти муки, доводил себя до физического изнеможения; но сейчас его не привлекают ни верховая езда, ни боксерские поединки, ни крикет, ни теннис, ни гольф. Будь у него возможность перенестись в высокую, заснеженную альпийскую долину, ледяные ветры, глядишь, и развеяли бы затхлость, скопившуюся в его душе. Но, судя по всему, это несбыточно. Тот, кем он был прежде, Sportesmann , который приехал в Давос с норвежскими лыжами и пересек Фуркапасс вместе с братьями Брангер, давно исчез из поля зрения – не иначе как перебрался на противоположный склон горы.

Когда же наконец его рассудок перестает лететь под откос, когда утихает лихорадка ума и живота, он пытается расчистить место у себя в голове, приготовить крошечный пятачок для простых мыслей. Если человек не может решить, чем он хочет заняться, то ему нужно выяснить, чем ему следует заняться. Если желание недосягаемо, следуй долгу. Именно так он поступал с Туи, так должен поступить и с Джин. Все девять лет он любил ее с надеждой и без всякой надежды; такое чувство не может исчезнуть без следа; значит, нужно ждать его возвращения. А до той поры маневрировать, как на бескрайней Гримпенской трясине, где со всех сторон подступают подернутые ряской ямы и зловонные болота, которые грозят утянуть тебя вниз и поглотить навсегда. Чтобы выбрать там верный курс, требуется воспользоваться всем, чему ты научился до сих пор. Трясина подает тайные знаки: где пучки тростника, где воткнутые с дальним прицелом колья, призванные вывести новичка на твердую почву; то же самое происходит и с тем, кто потерял нравственные ориентиры. Тропа ведет туда, куда указывает честь. В последние годы честь не раз подсказывала ему, как поступить; теперь честь укажет, куда держать путь. Честь привязывает его к Джин, как привязывала к Туи. С такого расстояния он пока не может определить, будет ли по-настоящему счастлив снова, но твердо знает, что для него не может быть счастья там, где нет чести.

Дети в школе; дом притих; ветер срывает покровы с деревьев; ноябрь сменяется декабрем. Артур мало-помалу приходит в равновесие, как ему и предрекали. Как-то утром он заходит в кабинет Вуда просмотреть корреспонденцию. В среднем на его имя доставляют шестьдесят писем в день. За истекшие месяцы секретарю поневоле пришлось разработать такую систему: он сам отвечает на любые послания, с которыми можно разобраться моментально; те, которые требуют мнения или решения сэра Артура, откладываются на большой деревянный лоток. Если до конца недели его работодатель ни сердцем, ни нутром не собрался что-либо посоветовать, Вуд по мере возможностей освобождает лоток.

Сегодня поверх конвертов на лотке лежит мелкий пакет. Артур безразлично извлекает на свет его содержимое. Сопроводительное письмо подколото к пачке вырезок из газеты под названием «Арбитр». Он никогда о такой не слышал. Может, она как-то связана с крикетом? Да нет, розовый шрифт скорее выдает бульварный листок. Артур ищет глазами подпись. Это имя тоже ничего ему не говорит: Джордж Эдалджи.

Стоило Шерлоку Холмсу распутать самое первое дело, как со всех концов света посыпались просьбы и требования. Если где-то при таинственных обстоятельствах исчезали люди или ценности, если полиция оказывалась еще более несостоятельной, чем обычно, если не работало правосудие, то человеческий инстинкт, как можно было подумать, заставлял искать помощи у Холмса и его создателя. Сейчас почтовое ведомство автоматически ставит штамп «Адресат неизвестен» на те конверты, где значится только адрес: Бейкер-стрит, дом 221б, и отсылает их отправителю; так же поступают и с теми посланиями, которые адресованы сэру Артуру для Холмса. Альфред Вуд много лет не устает поражаться, как его хозяин одновременно и гордится, что сумел создать героя, в чье существование охотно верит публика, и досадует, когда эту веру доводят до логического завершения.

Есть еще воззвания, обращенные к сэру Артуру Конан Дойлу in propria persona и написанные с учетом того, что человек, которому хватает ума и хитрости придумывать такие запутанные фиктивные преступления, способен и распутывать преступления реальные. Если сэр Артур поражен или растроган, он может изредка ответить, хотя всегда отрицательно. Он объясняет, что из него такой же сыщик-консультант, как английский лучник четырнадцатого века или доблестный кавалерист наполеоновской армии.

Так что Вуд без особых надежд отложил досье Эдалджи. А вот поди ж ты: не прошло и часа, как сэр Артур вернулся в секретарский кабинет, разглагольствуя на ходу.

– Это же ясно как день, – твердит он. – На этом парне вины не больше, чем на твоей пишущей машинке. Нет, ты мне ответь, Вуди! Шутка. Дело о запертой комнате наоборот: закавыка не в том, как он вошел, а в том, как он вышел. Вопиющая несправедливость.

Давно уже Вуд не видел своего босса в таком негодовании.

– Прикажете написать ответ?

– Ответ? Ответом я не ограничусь. Я собираюсь разворошить осиное гнездо. Столкнуть кое-кого лбами. Они у меня попомнят тот день, когда допустили, чтобы это случилось с безвинным человеком.

Вуд еще плохо понимает, кто такие «они» и что значит «это», которое «случилось». В том письме он не заметил ничего (за исключением странной фамилии), что выделяло бы его из общего ряда жалоб на предполагаемые нарушения законности, с которыми сэру Артуру предлагают побороться в одиночку. Но в данный момент Вуда не заботят правые и виноватые в деле Эдалджи. Он лишь с облегчением отмечает, что за истекший час его патрон стряхнул, похоже, с себя вялость и уныние, от которых не мог избавиться долгие месяцы.

В сопроводительном письме Джордж объяснил свою аномальную ситуацию. Решение освободить его по особому распоряжению инициировал предыдущий министр внутренних дел, мистер Эйкерс-Дуглас, а довершил нынешний, мистер Герберт Гладстон; при этом ни тот ни другой не предложил официального обоснования своих решений. Обвинительный приговор Джорджу так и не был отменен, никаких извинений за лишение свободы ему не принесли. Некая газета, которую, безусловно, проинструктировал за тайным ланчем проныра-чиновник, беззастенчиво написала, что Министерство внутренних дел нисколько не сомневается в виновности заключенного, но выпустило его из тюрьмы, посчитав, что три года – достаточный срок за инкриминированное ему преступление. Сэр Реджинальд Харди, который назначил ему семь лет, слегка переусердствовал в защите чести Стаффордшира, а министр внутренних дел всего лишь корректирует его рвение.