Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Но если посмотреть со стороны, он баловень судьбы. Мастер своего дела, дружен с королем, защитник империи, заместитель лейтенанта в Суррее. Всегда на виду. Как-то раз его пригласили в жюри конкурса силачей, который организовал в Альберт-Холле мистер Сэндоу, тоже силач. Артур и скульптор Лоус – консультанты, сам Сэндоу – судья. Восемьдесят спортсменов партиями по десять человек демонстрируют переполненному залу свои мускулы. Число трещащих по швам леопардовых шкур с восьмидесяти уменьшается сперва до двадцати четырех, затем до двенадцати, до шести и, наконец, до финальной тройки. Финалисты – все прекрасные экземпляры, но один коротковат, другой слегка неуклюж, а потому титул вместе с ценной золотой статуэткой присуждается атлету из Ланкашира по фамилии Мюррей. А для судей и ряда избранных, в свою очередь, предусмотрено поощрение в виде позднего ужина с шампанским. Оказавшись на ночной улице, Артур замечает, что перед ним, небрежно сжимая под мышкой статуэтку, шагает Мюррей. Сэр Артур нагоняет его, и дальше они идут вместе; Артур поздравляет его повторно и, видя, что Мюррей совсем простой деревенский парень, спрашивает, где тот собирается заночевать. Мюррей признается, что в карманах у него, не считая обратного билета до Блэкберна, хоть шаром покати, а потому он собирается до рассвета бродить по пустынным улицам, чтобы потом сразу сесть в поезд. Итак, Артур ведет Мюррея в гостиницу «Морли» и дает указания персоналу отнестись к этому гостю со всем вниманием. Наутро Артур приходит в гостиницу и видит, как Мюррей, развалившись на кровати, витийствует перед горничными и официантами, а рядом, на подушке, поблескивает его награда. Все это выглядит как счастливый финал, однако в памяти у сэра Артура остается другой образ. Образ человека, одиноко бредущего впереди; человека, который выиграл приз и сорвал аплодисменты; человека без гроша в кармане, собиравшегося одиноко бродить до рассвета с золотой статуэткой под мышкой.

Далее, есть третья жизнь – жизнь Конан Дойла, и в ней тоже все благополучно. В силу его профессионализма и бодрости духа любой творческий кризис проходит через пару дней. Артур задумывает сюжет, собирает необходимый материал, планирует книгу – и пишет. В этой жизни он полностью осознает писательские заповеди: во-первых, книга должна быть понятной, во-вторых – увлекательной и, в-третьих – умной. Он знает свои возможности, как знает и то, что в конечном счете все правила диктует читатель. Потому-то Артур и возродил мистера Шерлока Холмса, позволив ему спастись после падения в Рейхенбахский водопад и одарив знанием секретных японских боевых искусств, а также умением карабкаться по отвесным скалам. Если американцы настаивают на пяти тысячах долларов за каких-то полдесятка новых рассказов – и всего лишь в обмен на право публикации у них в стране, – тогда доктору Конан Дойлу не остается ничего другого, кроме как, подняв руки, сдаться и на все обозримое будущее приковать себя наручниками к детективу-консультанту Холмсу. Кроме того, приятель Шерлок обеспечил Артуру и другие преимущества: например, Эдинбургский университет присудил ему звание почетного доктора литературы. Пусть ему не суждено стать вровень с Киплингом, но, шествуя на параде по улицам родного города, Артур чувствовал себя в профессорской мантии совершенно свободно; надо признать, более свободно, чем в странной форме заместителя лейтенанта Суррея.

Наконец, есть жизнь четвертая – здесь он не Артур, не сэр Артур, не доктор Конан Дойл; в этой жизни имя не имеет значения, как не имеют значения внешность, богатство, должность и прочая видимость и мишура. Четвертая жизнь лежит в мире духовного. Чувство, что он рожден для чего-то иного, крепнет с каждым годом. Жить с этим непросто; и дальше будет не легче. Даже обращение в какую-нибудь из существующих религий – совсем другое дело. Нет, здесь нечто новое, рискованное, но крайне важное. Подайся ты в индуизм, общество скорее увидит в этом эксцентричную выходку, нежели умопомрачение. Но если ты решил посвятить себя спиритизму, то приготовься терпеть все плоские остроты и парадоксы, которыми неизменно пичкает своих читателей пресса. Однако кто они, эти насмешники, циники и щелкоперы, в сравнении с такими столпами, как Крукс, Мейерс, Лодж и Афред Рассел Уоллес?

Наука нынче правит бал; она и посрамит глумливцев, как бывает всегда. Разве прежде кто-нибудь поверил бы в существование радиоволн? Рентгеновских лучей? Аргона, гелия и ксенона, открытых за последние годы? Незримые, неосязаемые, они скрываются под поверхностью реального, под самой оболочкой вещей и все явственнее делаются зримыми и осязаемыми. Наконец-то мир и его полуслепое население учатся видеть.

Взять, к примеру, Крукса. Как говорит Крукс? «Невероятно, но факт». Ученый, чьи труды в области физики и химии вызывают всеобщее восхищение своей точностью и объективностью. Ученый, который открыл таллий и посвятил не один год исследованию свойств разреженных газов и редкоземельных элементов. Кто мог бы лучше его высказаться об этом равно разреженном мире, об этой новой территории, недоступной притупленному разуму и скованному духу? Невероятно, но факт.

А потом умирает Туи. Тринадцать лет минуло с тех пор, как она заболела, и девять – с тех пор, как он встретил Джин. Теперь, весной тысяча девятьсот шестого, у жены Артура начинаются периоды легкого помрачения рассудка. К ней срочно вызван сэр Дуглас Пауэлл; еще более бледный и облысевший, он остается самым учтивым посланником смерти. На этот раз отсрочки не будет, и Артур должен подготовить себя к тому, что уже давно предрекалось. Начинаются бдения. Грохочущая монорельсовая дорога останавливается, тир переносят за пределы усадьбы, теннисная сетка до конца сезона снимается. Туи не мучают ни боли, ни мрачные мысли, а между тем весенние цветы у нее в спальне сменяются ранними летниками. Мало-помалу периоды умопомрачения становятся более длительными. Мозг поражен туберкулами, левая сторона тела частично парализована, как и половина лица. Книга «О подражании Христу» больше не открывается; Артур неотлучно сидит дома.

Когда конец уже совсем близок, Туи узнает мужа. Говорит ему «храни тебя Господь» и «спасибо», а когда он помогает ей сесть в постели, шепчет: «То, что надо». Июнь перетекает в июль; Туи определенно при смерти. В роковой день Артур не отходит от ее постели; Мэри и Кингсли приглядываются в стыдливом ужасе, смущенные парализованным лицом матери. Все ждут в молчании. В три часа ночи, держа за руку Артура, Туи умирает. Ей сорок девять лет; Артуру сорок семь. После кончины жены он долго не выходит из ее комнаты; стоит над телом, говорит себе, что сделал все возможное. Он знает, что сия опустевшая оболочка, лежащая на кровати, отнюдь не все, что осталось от Туи. Это «бело-восковое нечто» всего лишь покинуто ею за ненадобностью.