Вячеслав Каликинский - Агасфер. Золотая петля. Том 1

Ефим никогда ни о чем не расспрашивал своего подопечного – кто он, откуда, какой «масти» – белой или красной. Поручика такое деланое безразличие явно задевало, и однажды он решился на откровенный разговор:

– Ефим, а почему ты никогда ни о чем меня не спрашиваешь? Сколько сил на меня потратил, от смерти спас, на ноги поставил. А я сам тебе не интересен?

Ефим усмехнулся:

– А я, Вадим, о тебе и так все знаю…

– Откуда?

– Ну, коли интересно, – охотник встал, достал из-за образа Николая-угодника клочок бумаги. – Ну, слушай тогда: ты когда в беспамятстве пребывал, да кричал во сне невесть что, я ради интереса записывать за тобой стал. Сначала – бессмыслицу всякую, словеса отдельные. Потом гляжу – что-то составляется. А ты еще отвечал иногда – когда тебя спрашивали. И вот, родились тогда у меня «Жития Вадима-страстотерпца! Так я назвал тебя, извини, коли не по нраву…

– Ты что, серьезно, дед? А ну-ка, дай прочесть!

«Страстотерпец» нетерпеливо взял бумажку, поправил керосиновую лампу и стал читать:

Житие Вадима-страстотерпца, писанное с его слов Ефимом Серафимовичем Павловым, православным.

Родился в столице расейской, городе Санкт-Питербурхе, в семье отставного майора Рейнварта и дворянской дочери Екатерины. Закончил 6 классов гимназии и был опосля отдании в кадеты. Выпущен был фельдфебелем и сразу попал на Австро-германский фронт. Был представлен к чину поручика за храбрость. Попал в плен. Три раза бежал из плена, ловили. Четвертый раз удачно сбёг. Попал в Питербурх после отречения царя Николая от престола. Вместе с товарищем уехал в Саратов, потом в Омск, там же был мобилизован в Белое движение. Служил у Каппеля, попал в Казань, где было найдено сокровище Империи Российской. Был рекомендован в адъютанты генерала Борисова. Осенью 1918 года был призван конвоировать золото Российской империи вместе с поездом Верховного правителя генерала-адмирала Колчака. Выступил против сговора офицеров охраны, желавших похитить часть золота и был при сем тяжко ранен штабс-капитаном Волоковым. Аминь!

– И все это я в бреду выболтал? – недоверчиво переспросил Рейнварт.

– Ну, не в один день: я же тебе говорю, что по словечку-два иной раз в вечер записывал. А ты что ж – и не помнишь ничего про ссору с этим… С Волоковым?

Поручик взялся за виски, скривился, потряс головой:

– Родителей смутно припоминаю… Фронтовые окопы – уже лучше помню… Лица ребячьи иногда мелькают – наверное, товарищи по кадетскому корпусу… Вагон иногда снится – холод, запах портянок и пота… А вот Волокова и прочую команду – извини, не припоминаю – как отрезало!

– Вадим, ты не переживай! На том свете, считай, побывал, да вывернулся, слава богу! И память отшибленная вернется, попомни мое слово! Время для этого нужно, Вадим!

– И что ж мне у вас в Заларях – так и прозябать?

– А чем тебе тут плохо? И куда ты пойдешь? По всей чугунке, хоть вправо, хоть влево – советская власть. Твое Белое движение, ежели где и осталось в Расее, так на лисапеде туды не доехать.

В другой раз Рейнварт допытывался: почему его, беляка, местные красные власти не трогают?

– А потому и не трогает, что я тебя пострадавшим от беляков представил нашему уполномоченному. И – сочувствующим новой власти!

– Ну, Ефим, это уже чересчур! Пострадавшим – еще так-сяк! Но сочувствующим…

– Вот чудак! Ты хочешь, чтобы заларинский уполномоченный тебя заарестовал и чекистам в Иркутск депешу отбил? Слава богу, пьющий у нас уполномоченный. Не просыхает, можно сказать. Ну, я тебя и представил как сочувствующего. А еще маленько того… Контуженного после ранения. Поручился я за тебя, Вадим. Я и Федя-Варнак бумаги написали властям, что ручаемся за тебя, мол…

Рейнварт поднял брови: какой такой Варнак? Ну, Ефим ему про фельдшера и объяснил.

Пролетело лето 1920 года, осень щедро покрасила тайгу вокруг Заларей, не жалея золота и багрянца. Вадим Рейнварт как-то прикатил на своем лисапеде к дому Ефима сам не свой. Рассказал про нежданную встречу с деревенской молодкой Надеждой Галашиной. О себе красавица сказала коротко: мол, купеческая дочь. Сказала, что очень хочет с господином поручиком ее жених побеседовать. И свидание уже Рейнварту тот жених назначил, на ближнюю субботу после заката.

Ефим отложил валенок, к которому подшивал новую подметку, нахмурился:

– Галашина, говоришь? Надька? Охти мне… Плохи наши дела, Вадим! В тайгу, на зимовье подаваться нам пора! Собирайся!

О причинах сообщил коротко: жених той Надьки Галашиной – не кто другой, как знаменитый здешний бандит и убивец, Костя Замащиков.

– Про Замащикова слыхал от деревенских мужиков, – кивнул Рейнварт. – Говорят, он и есть в здешних краях настоящая власть. Но зачем я ему мог понадобиться, Ефим?

– А ты не догадываешься? – прищурился Ефим. – Про то, как я тебя раненого с чугунки в Залари приволок, – все село, почитай, знает. Растрепал я, старый пес, что твои же товарищи-офицеры тебя в поезде подстрелили. Про то, что из-за золота царского тебя чуть жизни не лишили – не говорил. Кроме меня, про то слыхал фельдшер Варнак и бабка Настька – они возле тебя тоже дежурили. Тыреть – совсем рядышком, тридцать верст не будет. Офицеры твои, когда золото в яму прятали, нашумели там, видать. Вот и до Кости Замащикова слушок про то золото дошел. Чую, что расспрашивать он тебя хочет как следывает. В общем, уходить нам надо!

– Зачем, Ефим? – не понимал поручик. – Я ведь и не помню ничего! Да если б и помнил – всякому бандиту рассказывать про тайники не стал бы!

– Поглядел бы я на тебя, как ты бурятскую пытку выдержишь, – невесело усмехнулся Ефим. – До весны в зимовье пересидим – банда Кости зимой, по снегу, следы старается не оставлять. На дальних зимовьях прячется…

– Но как он про меня вызнал, если тут не появляется, Ефим?

Тот усмехнулся:

– А невеста его, Галашина на что? Она да ее многочисленная родня Косте обо всем сообщает, продовольствием и лошадьми снабжает, об опасности упреждает. На зимовье уходить нам надо, говорю! Собирайся, мил человек!

Пароход из Шанхая прибыл во Владивосток почти с недельным опозданием: в пути его изрядно потрепало штормом, да еще несколько суток ушло на ремонт ветхого двигателя. Безухий Ху и Линь никогда не путешествовали морем, их знакомство с водой ограничивалось прибрежным плаванием по рекам и вблизи морского побережья на рыболовных джонках. И поэтому вид огромных штормовых волн, и ныряние парохода в ложбины между ними вселил в китайцев настоящий ужас. Безухий умело скрывал свой страх и даже покрикивал на мальчишку Линя, однако сам то и дело нырял с головой в брезентовое ведро.