Ирина Потанина - Смерть у стеклянной струи

— Я тоже не хочу, — заверил Морской. — И доводы у вас разумные. Но кто-то же зачем-то вас пугает и принуждает поскорей уехать? Наверное, нужно восстановить послеобеденные передвижения всех, кто слышал сегодня, что вы собираетесь оставаться в Харькове.

— Как я их отслежу? Меня всю вторую половину дня продержали в отделении у Коли. Утром рассказали, что дело раскрыто, а потом забрали разбирать подробности. Просили написать заявление, что я не имею претензий к следствию, что ничего больше искать не требуется… — Ирина грустно вздохнула. — Коли-то самого со мною не было, там новые товарищи, незнакомые, и с ними я такой смелой, как со своими за обедом, не была. Мямлила что-то, мол, «да, конечно, если вы считаете, что все и так понятно и можно уезжать, то я согласна».

— А еще, — Морской все докручивал свою мысль, — нужно установить местонахождение всех ваших знакомых в день убийства. Вернее, в промежуток времени между ограблением и тем моментом, когда вам подбросили листок под дверь. Коля считает, что грабители от балагана никуда не отлучались. Значит, злоумышленник выходил к ним. И ваши наблюдения нам тут не помогут: вы с Кларой были то у медиков, то давали показания, вы не могли отслеживать коллег. Как и сегодня, были, мягко говоря, отвлечены. — Морской поднялся. — По всему выходит, что вам нужно немедленно заявить в милицию.

— Про что? — с отчаянием выпалила Ирина, тоже вскочив. — Про то, что мне мерещится специфический вкус кофе и почерк покойного мужа?

— Нет, — пытаясь успокоить, Морской взял ее за плечи и заглянул в глаза, добиваясь понимания. — Это, как мы с вами полагаем, — плод вашего воображения и истерзанной горем психики, — спокойно внушал он. Ирина вроде слушала, вникая. — А вот то, что из вашего номера пропал только что возвращенный вам милицией вещдок — явный повод для обращения. Нужно немедленно связаться с Колей. Трамваи уже не ходят, такси в округе днем с огнем не сыщешь — не «Интурист»… — Тут Морской увидел огонек папиросы на балконе первого этажа ближайшего подъезда. — Погодите!

Обращаться к соседу в подобной ситуации было, конечно, верхом наглости. Но если вспомнить, что Морского с семьей Семена Яковлевича связывали годы взаимовыручки, то и не страшно.

Какие-то услуги по-соседски — то очередь занять, то соли одолжить, то поддержать вдруг поредевшую компанию преферансистов — не в счет. Были ведь и грандиозные истории. К примеру, в 45-м, когда Семен все еще был на фронте, а в Харьков на гастроли приезжала труппа Дурова с их легендарными зверями, Морской увидел у подъезда плачущую Лялю — младшую дочь соседей. Оказалось, девочка ужасно хочет побывать на представлении, а мама и старшая сестра говорят, что это совершенно невозможно. Морской придумал небольшую авантюру. На следующий день в «Красном знамени» появилась трогательная заметка о том, что дети в любое время тянутся к искусству и даже в сложные военные дни детство харьковчан наполнено светлыми мечтами. В тексте были приведены отрывки из наивного послания Ляли к отцу на фронт и кусочек из ответного письма. Девочка, разумеется, мечтала о Победе и скором возвращении отца, а еще — о том, чтобы увидеть цирк Дурова. Отец ей сухо отвечал, мол, «защищаю Родину и занят, но красоту твоих желаний оценил и обещаю, что вернусь с Победой, и мы тогда пойдем и в цирк, и куда хочешь». Естественно, такую переписку Морской придумал сам, но мысли и характеры передал максимально близко к жизни. Заметка имела шумный успех, и Дурову ее, конечно, показали. И он немедля передал через газету приглашение на свое выступление и Ляле, и ее сестре, и маме.

Морскому было приятно, что все удалось, а Семен, вернувшись с фронта суровым командиром с множеством наград, принимался радостно смеяться, как ребенок, всякий раз, вспоминая эту историю.

— Семен Яковлевич! — тихо позвал Морской, подойдя поближе к балкону. — Доброй ночи и извините за странную просьбу. Ваш Бобчик на ходу? — К привезенному Семеном с фронта автомобилю хозяева относились как к члену семьи и величали по имени.

— Доброй, Владимир Савельевич! Жив курилка. А почему вы спрашиваете?

Морской, немного сам смущаясь столь дикой просьбы, объяснил, что у его знакомой проблемы, требующие безотлагательного решения, и ей нужно срочно попасть к знакомому следователю, который проживает на Плехановской улице.

— Это почти у вашего завода, только ближе. До «Новой колонии», — Морской был уверен, что работающий в тех краях Семен знает, что так в народе называют жилой массив возле парка имени Артема, — доезжать не придется. Напротив ДК «Металлист».

— Так и говори, что до «Металлиста», — перебил сосед. — Дело действительно настолько срочное? Хм… Она одна поедет?

Морской только сейчас понял, что разгуливает по улице в домашних тапочках и в плаще тещи. Но что поделаешь.

— Нет, я сопровожу…

— Сейчас узнаю у супруги, отпустит ли, — обрадовал Семен. — Подождите пару минут.

Весь двор прекрасно знал, что Семен сам себе хозяин, и добрейшая Зинаида Михайловна никогда не стала бы перечить желанию мужа. Возможно, именно поэтому Семен всегда с ней обо всем советовался.

— Что ж, подождем, — сказал Морской, вернувшись у Ирине. Та, судя по всему, совсем раскисла — сидела не шевелясь и не мигая смотрела прямо перед собой мокрыми от слез глазами, — и ему пришлось оставить мысль о том, чтобы заскочить домой обуться и переодеться. — Ну, полно вам, крепитесь. Вы не одна, я с вами, — осторожно начал Морской, опускаясь перед Ириной на корточки.

— Не только вы, но и невидимый преступник, который лезет в душу, — выдохнула страдалица. — Есть тысяча способов убедить меня поехать домой, но нет, нужно выбирать самый болезненный, действуя от имени Ярослава…

— Не хочу обелять злоумышленника, но, если отбросить мистику про почерк и вкус кофе, нет повода считать, что вам намекают на желание покойного мужа. Может, это свое «хочу домой» преступник написал от себя лично…

— Между собой мы с Ярославом часто говорили по-французски, — не соглашалась Ирина. — Лишь с ним, и ни с кем больше из моих нынешних знакомых. И это тоже ведь намек… Ведь знают, знают, как это ужасно, когда ты вдруг остался совершенно один, но все равно напоминают и лезут своими грязными лапами. Вам не понять! — Чтобы не плакать и не жалеть себя, Ирина принялась язвить. — У вас-то все в порядке. Дочь умница! Жена — красавица, хоть и слишком высокая для балета. Вам правда повезло.

— Послушайте, ну сколько можно! — обиделся Морской. — Мне лично Инна Герман — надеюсь, ее вы помните, вы с ней дружили, сейчас она не только прима нашего театра, но и педагог — выражала свое «фе» за то, что я забрал перспективную танцовщицу со сцены. У Гали было будущее в балете, но она выбрала меня.