К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

Я внимательно смотрел на него. Я говорил лорду Парру, что если Рич не проявит никакого интереса к поимке Маккендрика, это станет свидетельством того, что его волновала только книга Энн Аскью. И все же в его буйном, с некоторой долей театральности возмущении сквозило нечто, заставившее меня призадуматься. Хотя это могли быть просто злоба и страх, что о его делишках скоро узнают. С другой стороны, он вполне мог ловить Маккендрика и без нас. Повсюду блеф, один сплошной обман…

— Вы оставите себе этот дом? — спросил я.

— Не ваше дело! — Лицо сэра Ричарда покраснело. — Немедленно уходите, или я велю Стайсу поставить этому юноше новые синяки, а заодно и вам тоже. — Он стукнул кулаком по столу. — Убирайтесь с глаз моих долой! И чтобы я больше вас не видел!

В тот же день я доложил обо всем лорду Парру. В кабинете вместе с ним был также Сесил. Молодой юрист казался утомленным, под глазами у него чернели темные круги. Наверняка раньше он не сталкивался ни с чем подобным этой драке в порту. Я рассказал ему о нашем визите к Ричу и добавил, что сомневаюсь, что тому известно о существовании «Стенания грешницы», хотя и не уверен в этом на сто процентов. Лорд Уильям сказал, что готовит своих людей к розыскам Маккендрика на лондонских улицах. Шотландец вполне может скрываться в столице под видом какого-нибудь нищего бродяги, однако не исключено, что он уже покинул город. Что же касается истории про Бертано, то дяде королевы удалось узнать только то, что у дома близ Чаринг-Кросс, где селят приезжающих в столицу дипломатов, выставлены стражники из личной охраны короля. Это был зловещий знак, но, поскольку тут мы более ничего поделать не могли, нам оставалось только ждать.

Прошло семь дней… Июль сменился августом, два дня подряд лил дождь, а потом снова вернулась жара, и первая неделя нового месяца не принесла никаких новостей из Уайтхолла. Каждый день я боялся услышать, что заключены какие-то новые соглашения с папой римским, а королева с ее соратниками-радикалами арестованы. Однако я заставлял себя заниматься рутинными делами. Синяки у Николаса почти прошли: он казался слегка обеспокоенным, но тем не менее настроился на работу. С радостным предвкушением мой ученик говорил о грядущем празднестве в честь прибытия французского адмирала, — по-видимому, в Тауэр привезли дополнительные пушки для грандиозного салюта, который должны были дать при появлении д’Аннебо. Я сказал Овертону, что буду участвовать в церемонии, и он искренне мне позавидовал, хотя сам я с радостью уклонился бы от такой чести. Тем временем рука у Барака полностью зажила, и я чувствовал, что он не жалеет о возвращении к нормальной жизни.

Дома я присматривал за Броккетом, но тот не сделал ни единого неверного шага, и Джозефине было не о чем донести мне. Мартин и Агнесса как будто оживились, и я подумал, уж не получили ли они хорошие новости от сына, но спрашивать не стал. Джозефина тоже казалась счастливой: она регулярно встречалась со своим молодым человеком и приобрела новую уверенность в себе. Порой я даже слышал, как она напевает рядом с домом. Я улыбался: было приятно сознавать, что я помог этой девушке, дав ей не только кров, но и будущее. Правда, Тимоти словно бы избегал разговаривать со мной, возможно опасаясь, что я снова подниму вопрос о том, чтобы отдать его в подмастерья.

Я подготовил пышный наряд к визиту адмирала, купил новый черный камзол и рубашку с замысловатой вышивкой на манжетах и воротнике, однако не стал тратиться на золотую цепь: мой кошелек и так пострадал от непомерных налогов на военные нужды.

Пятого августа пришло письмо от Хью. По большей части в нем содержались лишь обычные новости о том, как он работал и развлекался в Антверпене. Впрочем, Кертис упомянул, что недавно из Англии прибыл маленький грузовой корабль и на причал пришел известный нам англичанин, чтобы лично поприветствовать судовладельца, одного местного купца. Я сверил даты, — несомненно, этим судном был «Антверпен» с Вандерстайном на борту, а англичанином — Джон Бойл. Значит, он уже получил записки Энн Аскью, чтобы напечатать их. Что ж, тем хуже для Рича.

Шестого числа, в пятницу, я поднялся по Канцлер-лейн и перешел дорогу. Все утро я был занят бумажной работой — наконец-то почти наверстал потерянное в связи с поисками рукописи время — и после одинокого обеда в трапезной, пустынной по причине летних каникул, решил подышать воздухом. В связи с предстоящей судебной сессией у меня был один иск, касающийся границ неких земельных владений в Глостершире; а у барристера, представлявшего противную сторону, члена Грейс-Инн, имелась подробная цветная карта, которая просто незаменима в подобного рода делах. Ее следовало скопировать. Обычно такую работу делают клерки, но ни Барак, ни Николас не имели особых способностей к черчению, в отличие от меня. Потому я решил сделать все сам, поскольку получал от этого занятия удовольствие.

Подумав о предстоящем визите в Грейс-Инн, я невольно вспомнил о Филиппе Коулсвине, которого не видел с тех пор, как предупредил его о жалобе Изабель (надо сказать, об этой жалобе казначей Роуленд больше не упоминал). Я прошел короткое расстояние до своего дома, чтобы взять Бытия, понимая, что ему тоже нужно прогуляться. В конюшне с ним был юный Тимоти, который что-то читал, а при моем появлении спрятал книгу под рубашку, густо покраснев, — наверняка это было что-нибудь непристойное.

«Какие чудеса печатное слово принесло миру!» — сардонически подумал я, велев мальчику седлать коня.

Я мирно ехал по переулкам между живыми изгородями с жужжащими пчелами, глядя на тучный, лоснящийся скот на полях. Это был один из тех жарких августовских дней, когда от зноя сельская местность почти полностью погружается в сон: коровы и овцы лениво пасутся, а воздух над пыльной дорогой слегка дрожит. Чуть раньше, укладывая в сумку бутылочки с разноцветными чернилами, которые могли понадобиться при копировании карты, я вспомнил былые времена, когда занимался живописью. Почему я позволил этому благородному занятию уйти из моей жизни?

Я оставил Бытия привратнику у ворот Грейс-Инн и пересек центральную площадь. Деревья стояли все в пыли. Я все еще думал о своих занятиях живописью, когда, свернув за угол, буквально наткнулся на двоих людей, которых меньше всего хотел видеть: Винсента Дирика, в адвокатской мантии и шапке, с красивым орлиным лицом, чуть раскрасневшимся на солнце, и Изабель Слэннинг, в темно-синем летнем платье и чепце, с кислым, как всегда, выражением на худом суровом лице. Дирик хмурился, и я подумал, что, как ни опытен он был в общении с трудными клиентами, однако, похоже, Изабель доконала и его.