К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— Разберитесь с этим! Вызвать одного крысолова обратно из Хэмптон-Корта!

Наконец мы дошли до конца галереи, где у большой двойной двери стояли два стражника. Взглянув в окно рядом, я понял, что мы находимся сейчас прямо над стеной дворца, за которой увидел широкую дорогу к Уайтхоллу — Уайтхолл-роуд. Мимо проходила компания молодых джентльменов, и факельщики освещали им путь.

— Мастер секретарь. — Очередной стражник поклонился моему спутнику и открыл перед ним дверь.

Зажмурившись после сумрака коридора, я вошел вслед за Пейджетом в просторную, прекрасно обставленную комнату, ярко освещенную множеством желтоватых сальных свечей в серебряных канделябрах. Стены здесь были покрыты полками с редкими и древними книгами, а между ними висели роскошные картины, в основном с изображением сцен из античной истории. Окно выходило прямо на улицу. Я понял, что мы, должно быть, находимся внутри Гольбейновых ворот. У окна стоял широкий, заваленный бумагами письменный стол, а на нем я увидел блюдо со сластями и золотую флягу с вином. На бумагах, поблескивая стеклами в свете свечей, лежали очки.

У стола стоял королевский шут Уилл Соммерс, и на плече его пестрого камзола сидела обезьянка. А рядом с ним, в огромнейшем кресле, глядя на меня голубыми глазами так же сурово и свирепо, как и на портрете, хотя они и превратились теперь в крохотные щелочки на бледном, заплывшем жиром лице, сидел сам король, его величество Генрих VIII.

Я мгновенно согнулся, поклонившись как можно ниже. После того, что случилось с Бараком, я не оказывал Пейджету должного почтения, но, встретившись лицом к лицу с королем, инстинктивно выразил покорность. Я успел лишь заметить, что на Генрихе был длинный камзол, как и в тот день, когда лорд Парр показал мне его из окна, и что голова его с легкими, как дымка, белыми волосами не покрыта.

Возникла пауза. Кровь прилила мне к лицу, и я подумал, что сейчас лишусь чувств. Но никто не смел выпрямиться и посмотреть в лицо королю, пока тот сам не обратится к нему. Потом я услышал смех его величества. Это был натужный скрип, странным образом напоминающий смех казначея Роуленда. Наконец Генрих заговорил неожиданно тонким для своей могучей комплекции голосом, какой я помнил еще по Йорку:

— Значит, хитроумный Пейджет, которого не зря прозвали Мастером Интриг, разоблачил тебя? А кто-то, я смотрю, съездил тебе по морде? — И снова раздался скрипучий смех.

— Я полагаю, ваше величество, что была драка, прежде чем Стайс схватил Шардлейка, — вставил Уильям.

— Что ты уже рассказал ему?

— Ничего, ваше величество. Вы же говорили, что сами хотите это сделать.

Король произнес все тем же тихим голосом, но теперь я явственно различил в нем угрозу:

— Ладно, сержант Мэтью Шардлейк, выпрямись.

Я разогнулся. Мое разбитое лицо пульсировало болью, и я медленно поднял взгляд на Генриха VIII. Бледное обрюзгшее лицо правителя покрывали морщины, и оно выражало страдание и усталость, а его борода — седая, как и волосы, — была реденькой и тонкой, словно паутина. Его огромная туша с трудом втиснулась в шелковые подлокотники кресла, а перевязанные ноги раздулись по краям тугих повязок. Но какой бы гротескной и жалкой ни казалась фигура короля, взгляд Генриха оставался по-прежнему устрашающим. Хотя на висевшем на стене портрете самыми ужасными казались глаза монарха, однако на самом деле страшнее всего был маленький рот его величества со сжатыми губами, прямыми и твердыми, как лезвие, между толстыми обвислыми щеками — злой, безжалостный. От взгляда на него у меня вдруг все поплыло перед глазами, как будто бы это происходило не на самом деле, а в каком-то кошмаре. Я почувствовал себя странно оторванным от мира, у меня на мгновение закружилась голова, и я снова подумал, что сейчас лишусь чувств. А потом перед моим мысленным взором опять возникла взлетающая в воздух рука Барака, вся в брызгах крови, и я конвульсивно дернулся.

Король еще некоторое время не отрывал от меня глаз, после чего повернулся и махнул рукой Соммерсу и стражнику:

— Уилл, наполни мой кубок и убирайся вместе со стражником. Два горбуна сразу — это слишком.

Шут налил из фляги вина, а обезьянка с привычной легкостью припала к его плечу. Генрих поднес кубок к губам, и я мельком заметил его серые зубы.

— Божья смерть, — пробормотал он, — эта вечная жажда…

Соммерс и стражник вышли и тихо закрыли за собой дверь. Я быстро взглянул на Пейджета, и он в ответ тоже посмотрел на меня своим бесстрастным пустым взглядом. Глаза короля снова нацелились на меня, и он проговорил с тихой угрозой в голосе:

— Итак, мастер Шардлейк, я слышал, что ты проводил время с моей женой.

— Нет, ваше величество, нет! — Я заметил панику в собственном голосе. — Я просто помогал ей разыскать…

— Разыскать что? Уж не это ли? — Генрих с трудом протянул руку к столу позади себя, и его на удивление тонкие пальцы схватили стопку листов.

Он снова повернул свою тушу ко мне и показал бумаги. Я увидел почерк королевы на разорванной первой странице, той самой, клочок которой остался в пальцах умирающего Грининга. «Стенание грешницы».

Я почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног, и снова, в который уже раз, едва не упал в обморок, однако сумел сделать глубокий вдох. Король смотрел на меня в ожидании ответа, сжав свой маленький рот.

Тут стоявший рядом со мной Пейджет проговорил:

— Естественно, мастер Шардлейк, узнав от своего шпиона в кружке анабаптистов, что они выкрали написанную королевой книгу, я сразу же сообщил об этом его величеству. Он велел принести сие сочинение ему, а секту уничтожить. Рукопись все это время находилась здесь.

Я с глупым видом уставился на книгу. Значит, все наши усилия, долгие месяцы тревоги и страха, как и то, что случилось с Бараком сегодня вечером, — все это было напрасно… Король с самого начала держал рукопись у себя. Узнав правду, я должен был прийти в ярость, но в присутствии Генриха не было места никаким эмоциям, кроме страха. Он ткнул в меня пальцем, и его голос захрипел гневом:

— В прошлом году, Шардлейк, мы с королевой были в Портсмуте, и я увидел тебя среди толпы, когда въезжал в город.

Я в изумлении поднял на него глаза. А Генрих продолжал:

— Да, и я запомнил тебя, как запоминаю всех, на кого имею причину смотреть с недовольством. Помнится, однажды тебе уже не удалось найти украденные бумаги. Дело было в Йорке, пять лет тому назад.

Я судорожно сглотнул. Тогда король публично оскорбил меня. Однако он мог сделать кое-что и похуже, если бы узнал, что я все-таки разыскал тот тайник с документами, но счел за благо их уничтожить. Я посмотрел на его величество в иррациональном страхе, что эти пронзительные глаза могут прочесть все мои мысли, увидеть то, что я натворил в Йорке, и даже угадать мои недавние мятежные мысли о вере анабаптистов.