Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Вам, конечно, известно, — желчно сказала она, — что ведьма навела порчу на вашего судью. За приговор, который он вынес. Сомневаюсь, что он выживет после ведьмовского проклятья.

Мэтью почувствовал, как напряглись его лицевые мышцы.

— Я считаю иначе, мадам.

— О… я… проявила бестактность. Но я лишь повторяю то, что сегодня слышала от пастыря Иерусалима. Простите меня, это просто…

— Просто у нее язык острее ножа, — вмешалась Шериз, продолжая неопрятно есть руками. — А извиняется она, только когда сама обрежется.

Лукреция качнула головой в сторону своей дочери, этим движением напомнив Мэтью готовую к броску змею.

— Выйди-ка из-за стола и освободи нас от своего присутствия, — сказала она ледяным тоном. — Поскольку ты уже достаточно осрамила себя и всех нас, надеюсь, ты счастлива.

— Да, я счастлива. Но я еще не наелась, — заявила дочь, не трогаясь с места. — Вы знаете, что вас сюда завлекли, чтобы спасать меня?

Она бросила взгляд на Мэтью, облизывая жирные пальцы.

— Спасать от Фаунт-Ройала и здешних безмозглых селян, которых моя мать презирает. Если вы и впрямь такой умный, то уже должны были сообразить.

— Останови ее, Стюарт! — приказала Лукреция, переходя на визг. — Заткни ей рот!

Однако супруг вновь приложился к бутылке, а затем начал снимать сюртук.

— Да, это так, — сказала Шериз. — Моя мать продает им караваи и пироги, а сама желает им всем подавиться хлебными крошками. Слышали бы вы, что она говорит о них за глаза!

Мэтью всмотрелся в лицо девушки. «Вся в свою мать», — сказал о ней Стюарт. Мэтью мог бы и сам, без этой подсказки, разглядеть в ней ту же злобу и желчность. Беда еще и в том, подумал он, что Шериз Воган, судя по всему, очень умна. Например, она сразу же догадалась, что ему крайне неприятны подобные разговоры о Рейчел Ховарт.

— Я помню, где у вас выход, — сказал он миссис Воган. — Еще раз спасибо за ужин.

Он направился к двери, прихватив половину укропного каравая.

— Мистер Корбетт, подождите, пожалуйста!

Лукреция встала, продемонстрировав большое пятно от сливок на своем платье. Она все еще казалась опустошенной, словно перепалки с дочерью высасывали из нее жизненные силы.

— Пожалуйста… у меня к вам один вопрос.

— Слушаю.

— Я о волосах ведьмы. Что с ними будет?

— Ее… волосы? Простите, я вас не понимаю.

— У ведьмы… скажем так… весьма примечательные волосы. Их даже можно назвать красивыми. Будет жаль, если такие пышные и густые волосы просто сгорят на костре.

Мэтью не смог бы ответить даже при желании — настолько его поразил такой ход рассуждений.

Тем временем женщина продолжила:

— Если волосы ведьмы как следует помыть, а потом отрезать в утро перед казнью… думаю, найдется много желающих приобрести хоть небольшую прядь. Только представьте: ведьмины волосы как талисман, приносящий удачу.

При этой мысли она, похоже, воспрянула духом.

— Можно будет объявить их надежнейшим свидетельством Божьей кары, уничтожившей Зло. Теперь вы понимаете?

Язык Мэтью оставался примерзшим к гортани.

— Да, и вы получите свою долю с продаж, конечно же, — добавила она, ошибочно истолковав его онемение как согласие. — Но я думаю, будет лучше всего, если вы лично займетесь мытьем и обрезанием ее волос, под тем или иным предлогом, чтобы не пришлось брать в долю еще кого-нибудь.

Мэтью стоял неподвижно, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Ну так что? — спросила она. — Заключим сделку?

Кое-как он развернулся, дошел до двери и покинул этот дом. Удаляясь по улице Гармонии, с влажным от испарины лицом, он услышал женский голос, зовущий его с порога:

— Мистер Корбетт? Мистер Корбетт?

А потом еще громче и пронзительнее:

— Мистер Корбетт?!

Он проследовал мимо дома покойного Николаса Пейна, мимо таверны Ван Ганди, где веселье было в самом разгаре, мимо лечебницы доктора Шилдса и мусорной клоаки Эдварда Уинстона. Мэтью шел, опустив голову, с половинкой каравая в руке; ночное небо над ним сияло россыпью звезд, но его душа была окутана тяжелой, непроглядной тьмой.

Он свернул налево, на улицу Правды. Замедлил шаг перед обугленными останками школы Джонстона, напоминавшими о неукротимом адском огне и чьих-то воистину адских кознях. Он вспомнил бессильную ярость Джонстона в ту ночь, когда стало понятно, что потушить пожар не удастся. При всех его странностях (включая напудренное лицо и деформированное колено), этот человек определенно видел в учительстве свое жизненное призвание, а потерю школы воспринимал как ужасную трагедию. Пусть у Мэтью и были кое-какие подозрения насчет Джонстона, но то, что учитель не видел в Рейчел колдунью — да и в целом считал ведьмовские процессы основанными на очень зыбкой почве, — позволяло верить в светлое будущее местного просвещения.

Мэтью двинулся дальше, теперь уже точно зная, куда направляется. Вот и здание тюрьмы. Он без колебаний вошел внутрь.

Хотя он старался двигаться бесшумно, звук открываемой двери встревожил Рейчел. Мэтью услышал шорох соломы, как будто она подобралась, принимая защитную позу. Ведь, если подумать, до сих пор не запертая дверь позволяла кому угодно войти сюда, чтобы посмеяться или подразнить ведьму. Правда, на такое мог решиться мало кто из жителей городка. А вот пастырь Иерусалим был вполне на это способен — и не исключено, что сей лукавый змий уже пару раз наведывался сюда потолковать без свидетелей.

— Рейчел, это я, — произнес Мэтью и поспешно добавил, пока она не начала протестовать против его визита. — Да, я помню, что вы просили меня не приходить, и я уважаю ваше желание… но я лишь хотел сообщить, что продолжаю заниматься вашим… вашим делом. Пока не могу раскрывать подробности, но некоторые успехи уже есть. — Он сделал несколько шагов вперед и снова остановился. — Не скажу, что уже нашел какое-то решение или конкретное доказательство, но знайте, что я все время об этом думаю и не собираюсь сдаваться. И еще… я принес вам очень вкусный укропный хлеб.

Мэтью приблизился к решетке и просунул каравай между прутьями. В темноте он смог разглядеть лишь смутные контуры шагнувшей навстречу фигуры, как это бывает при попытке вспомнить ускользающий сон.

Рейчел молча взяла хлеб. Затем другой рукой схватила руку Мэтью и крепко прижала ее к своей щеке. Он ощутил теплую влагу слез. Послышался сдавленный звук, как будто она изо всех сил сдерживала рыдания.

Он не знал, что сказать. У него самого при столь неожиданном проявлении чувств сердце облилось кровью, а глаза наполнились слезами.

— Я… буду работать над этим, — пообещал Мэтью севшим голосом. — День и ночь. Если решение вообще может быть найдено… я его найду, клянусь.