Клэр Уитфилд - Падшие люди

В каждом человеке соединено множество ипостасей, разве нет? Большинство людей попросту исполняют те роли, что им отведены. Жизнь – это инструмент, который сунули в руки маленькому ребенку; он играет на скрипке, потому что ничему другому его не научили. Раньше она была Элизабет и снова станет ею, скоро, но пока приходится быть Лиз. Это имя она не любила. Лиз звучало неприятно – как шипение или кряхтение. У англичан миллионы способов низвести человека до ничтожества. А в имени «Э-ли-за-бет» слышалась музыка. Мелодичные переливы. Оно имело начало, середину и конец. И свою историю. А Элизабет истории обожала. И она приложит все усилия, чтобы ее история оказалась интересной.

Элизабет старалась не смотреться в зеркало – никчемный квадрат потемневшего стекла, висевший на вбитом в стену гвозде, который от сырости покрылся жирным налетом плесени. В то утро она побелила стену и теперь убирала мужские комнаты. Она здесь регулярно подрабатывала.

Несмотря на все старания, Элизабет все же поймала в зеркале свое отражение и стала разглядывать лицо: кожа сухая, обтягивает кости, линия подбородка одрябла. Глаза ввалились; ресницы как будто подрезали, а ведь они у нее всегда были длинные. Она похлопала себя по щекам, чтобы вдохнуть в них жизнь, затем поправила корсаж и отвела назад плечи.

– Я всегда могу быть другой, – произнесла Элизабет.

– Что? – крикнула Энн из соседней комнаты.

– Что «что»?

– Ты что-то сказала, – с усмешкой ответила Энн, появляясь в дверном проеме. Она вытирала руки о тряпку. Глаза ее тоже искрились смехом. – Опять ты за свое, Лиз. Болтаешь сама с собой. Первый признак безумия. – Она покрутила пальцем у виска и вперевалку заковыляла туда, откуда пришла.

Элизабет разозлилась на шутку товарки, в которой, на ее взгляд, не было ничего смешного. В последнее время она не очень-то полагалась на свой рассудок. Память подводила. То она была вдовой трагически погибшего моряка из «Принцессы Элис», то Долговязой Лиз, или дочерью фермера, горничной музыканта, или играла одну из многих других своих ролей. Точно ей известно было одно: что она не англичанка, хоть и перебралась сюда двадцать лет назад из Швеции, откуда ее с позором изгнали за проституцию, которая в этой части Лондона особо не порицалась. Все эти истории смешались у нее в голове, детали перепутались. Мысли обгоняли одна другую, так и норовя слететь с языка. Пожалуй, лучше держать рот на замке, а то ее сочтут ненормальной.

В седьмом часу она вернулась на Флауэр-энд-Дин-стрит, заплатила за ночлег. Заглянула к Кэтрин и попросила присмотреть за ее зеленым бархатом, сказав, что сама идет гулять. Потом щеткой почистила одежду, поправила на себе плисовый корсаж черного платья, сверху надела жакет с меховой оторочкой. Предусмотрительно сунула в карман пакетик с конфетами для освежения дыхания.

– Какая-то ты тихая. Нервная даже. На себя не похожа, – заметила Кэтрин. – Куда намылилась? Или, вернее, к кому? Вон как расфуфырилась.

Для своих лет Лиз была очень даже привлекательна. Что оставалось загадкой для окружающих, учитывая ее образ жизни и пристрастие к алкоголю. Обычно она не носила шляпки, а сейчас вот набивала газету в заднюю часть одной шляпки – по-видимому, недавно приобретенной.

– Не твое дело, – огрызнулась Лиз, снова снимая шляпку и иначе прилаживая на ней бутоньерку, а затем на лацкане – красную розу.

Кэтрин не обиделась на ее резкий тон; они все бывали вспыльчивы. Тем женщинам, у кого имелись партнеры, жилось чуть легче. Ну а поскольку Лиз неплохо сохранилась для своего возраста, гораздо лучше, чем многие ее ровесницы, почему бы ей не попробовать найти себе кого поприличнее? Кэтрин и сама бы попытала счастья, будь у нее такие зубы и желание.

Спрашивать Лиз, что у нее на уме, не имело смысла. В том, что касалось этой женщины, Кэтрин четко усвоила: нельзя верить ни одному слову из ее уст, и к тому же она часто забывала подробности своего вранья. Ложь ее была безобидной. Никому вреда не приносила. Кэтрин и раньше знавала девчонок, подобных Лиз. Порой красивые выдумки облегчали жизнь. Лиз по натуре не была скверной. Разве что невезучей, не самой мудрой, но никак не скверной. Что бы она ни затеяла, Кэтрин надеялась, что у нее все получится как надо.

Израэль возвращался домой из синагоги, шел с опущенной головой, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Он понимал, что припозднился. С каждой минутой, проведенной среди своего народа, в обстановке дружелюбия и комфорта, он все больше подвергал себя риску по пути домой. Но как же не хотелось покидать благожелательные лица, атмосферу тепла и непринужденного общения, тем более приятную после того, как целыми днями только и делаешь, что наживаешь себе головную боль, пытаясь понять чужеродные звуки, которые произносят чужеродные рты. Лондон хоть и перенаселенный город, а чувствуешь себя здесь как на необитаемом острове.

Было далеко за полночь, когда он вышел на Коммершл-стрит – широкую светлую улицу, относительно безопасную, потому что здесь толпился народ, хотя по большей части не его роду-племени. К сожалению, он выделялся в толпе. Своими кудрями, чертами лица, одеждой… Все это были указатели, маяки для тех, кто ненавидел таких, как он. Они не были знакомы с ним, не знали, что Израэль не представляет угрозы, но смотрели на него враждебно, со злостью. Их неприязнь он всегда принимал на свой счет и, силясь понять чужую речь, часто думал, что, возможно, его спутали с каким-нибудь негодяем, совершившим нечто ужасное. Теперь он избегал всякого общения с ними. Язык у них сам по себе был чудно́й, так еще одни и те же слова разные люди произносили по-разному.

У него участилось дыхание. Легкие не успевали насыщаться воздухом из-за того, что, нервничая, он взял слишком быстрый темп. Торопливо шагал, держа руки в карманах. Глаз от тротуара не поднимал. Свернул на Бернер-стрит, в кромешный мрак. Да, уже очень поздно. Нужно было уйти гораздо раньше. Впредь он будет строже контролировать себя. Слишком темно, слишком страшно.

Впереди Израэль увидел два черных силуэта – мужчины и женщины, как ему показалось. В груди отпустило, когда он понял, что это парочка: раз есть женщина, значит, они не так опасны. Когда он подошел к ним ближе, мужчина вдруг напал на женщину – схватил ее за плечо и швырнул перед собой на тротуар. Женщина закричала. Трижды издала вопль. Пронзительный, душераздирающий. На ее крик никто не прибежал. На улице были только они двое и Израэль, но он словно прирос к земле. В ушах раздавался бешеный стук его сердца. «Беги!» – понукал его внутренний голос, но он не мог сдвинуться с места. В конце концов ему все же удалось перейти через дорогу, но чувствовал он себя отвратительно. Он понимал, что должен помочь женщине, однако ему всегда твердили, чтобы он не вмешивался в чужие ссоры, потому что крайним неминуемо сделают его.