Клэр Уитфилд - Падшие люди

– Давай играть? – предложила одна из девочек.

Им было лет по десять, рассказывала Мейбл. Обе с большими карими глазами и длинными темными волосами. Красивые девочки в одинаковых нарядах: чистые синие платья с отделкой из черной парчи, начищенные туфли, синие ленты в волосах, искусно причесанных заботливыми руками.

– Обе малютки были очень похожи на тебя, Сюзанна. Я сочла это за добрый знак и, хочешь верь, хочешь нет, позволила им завязать мне глаза.

Все так же смеясь, они встали по обе стороны от нее, взяли за руки и повели по дороге. Все вместе они вошли в какой-то дом. Мейбл опасалась, что ее убьют или ограбят, но у девочек были такие мягкие ласковые ручки; она почти перестала беспокоиться. Назад пути не было. Они провели ее через здание во внутренний двор. Мейбл на улице обо что-то споткнулась. Девочки заливисто рассмеялись и потащили ее в другой дом, и там, ведя из комнаты в комнату, наконец усадили в какое-то кресло. Одна из них, запрыгнув на подлокотник, чмокнула ее в щеку, вторая развязала шарф, который закрывал ей глаза. И обе, смеясь, убежали.

Глаза Мейбл привыкли к полумраку, и она едва ни вскрикнула, различив в углу кресло, в котором сидела старуха.

– На вид ей было лет сто, не меньше! Глаза белесые, кожа желтая. Я думала, она мертвая.

Мебели в этой темной комнате было мало, но все поверхности покрывали кружева, украшения, безделушки. Окна занавешивал плотный муслин и затейливые шторы с фестонами. Естественный свет сюда почти не проникал.

– Не обращай внимания на мою маму, – произнесла появившаяся в дверях женщина. – Она тебя не видит.

Женщина с ног до головы была одета в черное, лицо пряталось за черной кружевной вуалью. По словам Мейбл, в ее речи слышался акцент – французский или русский, что-то такое. Я, конечно, знала, что это была Ирина, экономка доктора Шивершева, но Мейбл ничего не сказала. Лишние вопросы ни к чему.

– Она могла быть кем угодно. Я видела только ее руки и на них не заметила ни пятнышка. Сквозь кружево вуали сияли ее глаза. Мне показалось, что она старше нас, но все еще привлекательна, хоть вуаль и мешала разглядеть ее лицо.

Мейбл последовала за Ириной наверх, в комнату, имевшую специальное предназначение. Окна были скрыты за тяжелыми портьерами, горело много ламп, хотя на улице вовсю светило солнце. Там Мейбл и посетила мысль, что ее ждет смерть.

В углу стояло старое родильное кресло – массивная громадина из красного дерева с откинутой назад спиной, кожаными ремнями на подлокотниках и деревянными планками, на которые клали раздвинутые ноги. Они тоже были снабжены кожаными ремнями. Сиденье было не цельное, имело выемку посередине. Под выемкой на полу стояло железное ведро.

– Не бойся, – сказала Ирина. – Кресло всех пугает, но оно хорошо служит своей цели. Тебе на нем будет удобнее, и ты мало что почувствуешь.

Мейбл разделась до нижней сорочки и села в кресло. Ирина пристегнула ее ремнями. Если ей суждено умереть, молилась Мейбл, то пусть это произойдет быстро.

Но она не умерла. Ирина велела ей сразу же отправляться домой и запереться в своей комнате с ночным горшком.

– Постарайся вести себя тихо. И никому ни слова, – наказала Ирина. – В моей помощи многие нуждаются. Если меня арестуют, кто им поможет?

Мейбл заплатила Ирине за ее услуги два фунта. Это были мои личные деньги – сумма, которую я не смогла бы взять у Томаса, не вызвав у него вопросов.

– Девочки отведут тебя туда, где ты сможешь нанять кеб. – Ирина проводила Мейбл в ту комнату, где сидела старуха. На каминной полке стояли часы с кукушкой, отбивавшие время каждый час. Те же девочки снова завязали Мейбл глаза и отвели ее на Коммершл-стрит, в самое начало улицы.

– Теперь леди чувствует себя лучше? – спросила одна из них.

– Да, пожалуй, – ответила Мейбл, хотя эфир еще не выветрился и сознание было немного затуманено. Девочки убежали.

– В этом вся прелесть Лондона. Можешь расхаживать по улицам с завязанными глазами, и никто бровью не поведет, – сказала она. – Неудивительно, что Потрошителя так и не поймали. Он, поди, бежал сквозь толпу с ножом в одной руке, с почкой – в другой, а на него просто не обращали внимания.

Трясясь над каждым пенсом, Мейбл, вопреки совету Ирины, домой поехала в омнибусе. Она планировала покинуть лавку галантерейщика на следующий день, но поняла, что не желает там задерживаться даже на минуту. Сбежала среди ночи, решив, что лучше подождет утреннего поезда на вокзале, чем будет торчать в лавке лишний час. На платформе к Мейбл подошел ночной сторож, поинтересовался, все ли с ней хорошо. Она грубо послала его, приняв за очередного извращенца. Сторож удалился, но спустя пять минут вернулся с одеялом в руках, и Мейбл расплакалась. Он предложил ей подождать в его каморке, пока не начнут ходить поезда, там есть камин.

– Не бойся, я не причиню тебе вреда: стар уже для таких дел. Но ведь в городе орудует убийца, даже думать об этом страшно, – объяснил он.

– Значит, не перевелись еще благородные мужчины, – заметила Мейбл. – Только они все мне в дедушки годятся.

Перенесенные испытания оставили отпечаток на ее лице. Пусть у нее не было уродливого шрама, как у меня, но вокруг глаз появились морщинки, черты обрели резкость. Она, конечно, довольна, что снова работает в больнице, тем более в детской, призналась мне Мейбл, но вот жить в одной комнате с другими медсестрами ей не очень нравится.

– А не хочешь ли снять комнату в Челси? – спросила я.

Я решила сдавать комнаты жильцам. И первым арендатором станет Мейбл. Плата будет невысокой. Я не собиралась на этом наживаться.

Убийство Мэри Келли стало настоящим оперным спектаклем. Кульминацией великолепной постановки, к созданию которой была причастна и я. Газеты писали об этом происшествии несколько месяцев. Сообщения о жутких подробностях убийства разлетелись по всему миру, кричали с каждой стены в Англии; Уайтчепел навсегда стал карикатурным символом Лондона.

В последующие дни и недели я много времени работала с моими тетрадками и газетными вырезками. Прятать их в малой столовой теперь не было нужды, ведь миссис Уиггс больше не могла совать в них свой нос. Оказалось, что читать свои прежние очерки не только интересно и увлекательно, но и полезно. Это занятие дало мне возможность поразмыслить о своих поступках, понять, кем я стала и почему. Я старалась не корить себя за это увлечение слишком строго, вспоминала объяснение доктора Шивершева по поводу того, почему он коллекционировал человеческие органы. По его словам, он пытался изучить их структуру и принцип работы, добывал знания. Он был прав: вначале не всегда ясно, к чему приведет нас любопытство, мы просто стремимся освоить что-то новое, даже точно не зная что. Я поняла, что мое любопытство возникло из потребности представить, хотя бы частично, что пришлось пережить моей собственной матери, избавиться от чувства вины за ее гибель. Теперь мне многое стало понятно, но я хотела лишь завершить оставшиеся главы, подвести итог. Тогда можно будет перевернуть эту страничку своей жизни и, вооружившись полученным опытом, двигаться дальше.