Никлас Натт-о-Даг - 1794

Не столько слова, сколько внешность Карделя произвели нужное впечатление. А может, и голос — тихий, с прорывающимся рычанием. Через две минуты тронулись в путь. Кардель не обратил ни малейшего внимания на пущенные вслед ругательства оскорбленного пассажира — тот, впрочем, выждал, пока коляска не отъедет на безопасное расстояние.

Винге устроился на козлах рядом с кучером, Кардель сзади. Напарник лихорадочно показывал дорогу.

— Быстрее, быстрее, — повторял он почти без перерыва.

Кардель заразился его нетерпением — время от времени вырывал кнут у кучера и щелкал над головами лошадей. Хлопки, к его удивлению, получались оглушительными, хотя он нигде и никогда щелкать кнутом не учился. Кучер даже протестовать не успевал — только грязно ругался. Потребовался весь его опыт, чтобы коляску не снесло в придорожную канаву.

До них донесся ритмичный звон: три удара — пауза. Три удара — пауза. Кардель прикинул: и по расстоянию, и по характерному звуку давно треснувшего большого колокола — церковь Ульрики Элеоноры. Они уже переехали мост на Кунгсхольмен, когда вступил колокол Святой Клары. Три удара — пауза. И там, и там засветились лантерны.

Вскоре они выехали за город. Дорога в темноте почти не видна, единственные опознавательные знаки — еле различимые заборы и изгороди. Оставалось надеяться, что не попадется какой-нибудь крутой поворот — тогда кучер точно не сможет справиться с лошадьми.

Небо впереди изменилось: тьма над холмами вдоль Ульфсундского пролива медленно наливалась сначала темным, потом все более ярким багрянцем. Облака, раньше невидимые, тоже медленно багровели. Постепенно дорога стала вырисовываться яснее, и кучер с облегчением выругался. Ветер изменился и донес явственный запах гари. Видимо, первым его почувствовали лошади — они обладают недоступным людям чувством опасности. Животные начали фыркать и оглядываться. Замедлили шаг, затрясли гривами, словно хотели предупредить хозяина, и в конце концов остановились. В темноте белки лошадиных глаз вспыхивали, как маленькие фонарики.

Даже оглушительные хлопки кнута не могли заставить их сдвинуться с места.

Кардель попытался было насесть на кучера, но тот только пожал плечами.

— Сам черт их с места не сдвинет. Почему? Сами, что ли, не видите…

Кардель хотел было вступить с ним в спор, но Винге уже бежал далеко впереди. Его уже почти не было видно, зато слышно: он то и дело натужно кашлял, вдохнув едкий дым, бродивший по лугу похожими на гигантские привидения клочьями.

Кардель кинул извозчику деньги, выругался на прощанье, помчался догонять Винге и чуть не налетел на него: тот выбежал на гребень холма и остановился как вкопанный. Даже здесь ощущалось жаркое дыхание пожара.

Хорнсбергет горел.

Полыхала чуть не половина крыши, стекла полопались, и из обугленных оконных рам, как из пасти дракона, вырывались языки огня.

Кардель, словно издалека, услышал свое имя. Винте призывал его остановиться. Но поздно: он со всех нот мчался к дому, петляя между яблонь, на которых уже начали сворачиваться и дымиться листья.

На секунду замер — остановил засевший в спинном мозге тысячью поколений унаследованный страх. Пламя лизало фасад, входная дверь валялась на земле — петли вырвало из сгоревшей рамы. За дверьми — холл… странно, там темно. Хотя пламя словно притягивало, ловило все пролетающие поблизости ветра, как ловит воздух задыхающийся человек, в холле тяга была почему-то меньше.

Кардель зажмурился, накинул куртку на голову, закрыл лицо руками и бросился в дом. Его мгновенно оглушил грозный рев огня, за которым можно было различить жалобное потрескивания горящего дерева и звонкие выстрелы лопающихся бутылок. Пузырящийся потолок над головой, точно он смотрит из глубины на поверхность моря.

В городе пожар называют «красный самец». Кардель видел этого красного самца и раньше, когда служил во флоте. Соседний фрегат загорелся, не выдержав совместного жара раскаленных русских ядер. Огонь — живое, злобное существо. Он ждет своего часа, притворяясь прирученным в печах и каминах, ждет долго и терпеливо. Ждет, когда можно будет разом собрать все долги и отплатить за все обиды.

Спасает только одно — бегство.

Но бежать Кардель не имеет права.

Эрик Тре Русур стоит под деревом — на расстоянии от Хорнсбергета в воздухе разлита приятная теплота. Рядом — неглубокое, не больше локтя глубиной, полусгнившее корыто для овечьего водопоя. В нем еще есть вода. Время от времени Эрик едва-едва касается ее ладонью и любуется, как прогибается под рукой тонкая пленка. Во внезапно вернувшейся избирательной памяти возник показанный домашним учителем опыт. Тот клал в стакан кусочек бумаги, на него пристраивал иголку и писчим пером осторожно, начиная с краев, топил бумажку. Происходило чудо: тяжелая железная иголка не тонула. Оставалась, как ни в чем не бывало, лежать на поверхности. Закон Лапласа, важно произносил учитель, подняв указательный палец. Поверхностное натяжение.

Он смотрит, как одно за другим падают стропила, как прогибается и валится, разбрасывая каскады искр, крыша. Даже сюда долетают мотыльки остывших искр.

Его охватывает нетерпение, он переминается с ноги на ногу. Да, он сделал то, что должен был сделать… но что дальше? Разве не должна она появиться где-то здесь, рядом? Подойти, обнять, прикоснуться к его губам в давно обещанном поцелуе? То и дело поднимает он руку и ощупывает онемевшие губы. Сумеет ли он оценить этот поцелуй? Вернется ли волшебное чувство, когда-то навсегда переменившее его жизнь?

— Эрик?

Эрик сильно вздрогнул — на плечо легла чья-то рука. Он резко повернулся — знакомая фигура. Бледный и тощий, это же он… тот, кто открыл ему глаза, достучался до погасшего сознания. Провозвестник Истины. Губы Провозвестника шевелятся, он беспрерывно повторяет его имя, что-то торопливо говорит… но Эрик быстро теряет к нему интерес и вновь поворачивается к горящему дому.

Пришелец не оставляет его в покое, дергает за рубаху, обходит кругом и встает перед ним, мешает смотреть на пожар. Внезапно переходит на жесты: изображает кресало, вспышку огня… а это что? Вопросительно уставленный на него палец: это сделал ты?

Эрик согласно кивает — да, да. Это сделал я.

Наконец-то незваный гость оставляет его в покое. Теперь он не более чем колеблющееся в потоках раскаленного воздуха продолговатое пятно на фоне пылающего дома. Он выкрикивает чье-то имя — на этот раз не его. Кого-то другого.

Кардель накинул на голову куртку — грубая ткань все же немного остужает раскаленный воздух. Можно дышать. С трудом, но можно. Преодолевая боль от ожогов и страх неминуемой смерти, заставил себя припомнить внутреннее расположение дома. Помчался на второй этаж по чудом устоявшей лестнице и оказался на той стороне дома, которая пока еще не была охвачена пожаром. Краска уже начала пузыриться, обои свернулись и потемнели, под потолком шевелилось густое облако дыма, но открытого огня пока не было.