Никлас Натт-о-Даг - 1794

Темп ускоряется, пальцы музыкантов бегают по грифам скрипок все быстрее и быстрее. Тихо Сетону уже трудно уловить мелодию в этих мгновенно изменяющихся и переплетающихся секвенциях, да и не надо — настолько заразительна скромная, но изящная задушевность пьесы. Девушка за пультом первых скрипок, в расцвете трогательной подростковой прелести, откинула волосы назад и завязала лентой, чтоб не дай Бог не упали на струны. Целиком ушла в музыку. Музыка владеет ее душой и даже телом — кажется, она танцует какой-то загадочный танец, раскачиваясь, подаваясь то вперед, то назад. Прекрасные глаза полуприкрыты, ни на секунду не отрываются от испещренного жирными точками и черточками листа с нотами. Наверняка ей кажется, что никого, кроме нее, в зале нет, она наедине с любимым каноном. Хотя голоса квартета постепенно переплелись так, что уже невозможно отличить один инструмент от другого.

И Сетон тоже, сам того не замечая, начал покачиваться в такт великого канона.

Кто-то осторожно потряс его за плечо. Колдовство исчезло, как его и не было. Сетон гневно повернулся на стуле — Яррик. Стоит на коленях рядом со стулом. Так же неуместен в этом зале, как блохастая дворняга. Почерневшая, ассиметричная физиономия. Распорядитель в ливрее, очевидно, пытался его задержать, но понял, к кому направляется этот жуткий тип, и остался стоять в растерянности у выхода. Подручный Сетона… лучше не искать на свою голову приключений.

Виолончелист сбился с ритма, послышались возмущенные возгласы публики, но ничто не помешало Яррику сообщить на ухо хозяину новость.

У Сетона закружилась голова. Он встал так резко, что уронил стул на колени сидящей позади дамы и чуть не упал, — и упал бы, если б не поддержал Яррик.

Погиб. Врагов у него — не счесть, никаких пальцев не хватит. Дождались своего часа. Можно не сомневаться — учуют добычу, сразу соберутся в стаю. Если уже не учуяли. Его цитадель, неприступная крепость исчезла, как ее и не было, — неважно, случайно или по злому умыслу. В глазах потемнело.

Выход один — бежать.

Они пошли по проходу. Гости начали перешептываться — его состояние нельзя было не заметить. Многие злорадно ухмылялись.

Над Дворцовым взвозом спокойно сияли звезды. Они поспешили скрыться в ближайшем переулке — там никого нет, кроме теней. Тени не одобряют и не осуждают. Тени равнодушны.

А в Городе между мостами не стихает колокольный звон. Колокола точно перекликаются, напоминают друг другу о приближающейся опасности. Три болезненных возгласа — и короткая тревожная пауза. Три — и пауза.

Он еще улыбается, детоубийца, поджигатель, он еще улыбается! Уже захлебнулся… он что, сам дьявол? Бессмертен? Сложил губы, как для поцелуя, и улыбается…

Микеля Карделя охватила такая ненависть, какой он не испытывал за всю свою жизнь. Он сунул протез в воду, услышал, словно издалека, шипение обуглившегося дерева, заткнул деревянным кулаком улыбающийся рот и навалился всей своей тяжестью, рискуя свалиться в воду. В корыте медленно расплывалось темно-бордовое облако, похожее на сброшенную в воду грозовую тучу.

Омен, вестник беды.

Почти теряя сознание от боли, он услышал, как поджигатель закричал — последний бессловесный рев боли и несправедливости уходящей жизни. Понадобилась некоторое время, чтобы Кардель узнал голос и сообразил: кричит он сам.

Эмиль Винге стоит поодаль и смотрит на догорающий дом, на бледно-голубые, прозрачные язычки пламени, вырывающиеся из обугленных руин. Пытается вспомнить — называл ли Сетон какую-то цифру? Сколько жизней загублено?

Сто? Больше?

Он протянул руку, дождался, пока на ладонь опустится невесомая чешуйка пепла, и растер пальцами. Жирный и клейкий. Человеческий прах.

Внезапно замечает — он не один. Молодая девушка, совсем близко, стоит на коленях. Слезы прожгли светлые борозды на черном от сажи лице. Вся ее поза выражает такое неизбывное горе, что ему становится стыдно. Где-то он ее видел… где? Внезапно приходит догадка: это же она! Девушка, которую искал Кардель и так и не смог найти. Конечно… Кардель описал ее так точно, как может описать только любящий человек. И как только Винге понял, кто перед ним, все встало на свои места. Он понял, почему Кардель затеял ссору, понял, почему она плачет, понял, кто и какой ценой нашел для ее детей приют в этом доме.

— О Хедвиг… если бы не мы, ничего этого бы не было… как нам загладить нашу вину?

Он повернулся, чтобы лучше слышать ответ, и сразу сообразил, что обращается не к сестре, а к девушке, которую никогда раньше не видел. А сестра… сестра, которая была у него когда-то, вовсе не собирается делить с ним вину. Она предпочла могилу.

И услышал рев — страшный, нечеловеческий рев. Повернулся и побежал на звук, почти вслепую лавируя между деревьев, — огонь сделал свое дело и угас, в долину вернулась ночь. Куда бежать? Направо? Налево? Ветер шуршит обгоревшими листьями, повсюду шевелятся зловещие тени.

Винге вздрогнул и замедлил шаг. Вот он, уже совсем близко, неподвижно стоит за узловатым стволом старой яблони. Конец лабиринта?

Вгляделся, почти парализованный страхом. Знакомая широченная спина пальта, но на могучих плечах — огромная бычья голова с острыми, опасно изогнутыми рогами.

И вот что удивительно. Теперь, когда Эмиль встретился с чудовищем лицом к лицу, ему уже не так страшно. Страшно, конечно, но не так, как он ожидал.

Подошел к Минотавру и взял его за руку.

Конец

Фредрик Бакман, брат мой во всем, кроме разве что кровного родства! Два года назад ты намекнул на возможность написать продолжение «1793» — книги, которая без тебя ни за что не была бы написана. Мало того, помог понять: это именно то, чем бы мне хотелось заняться. Ты всегда был рядом, читал, выражал свое мнение, анализировал, и самое главное: с твоей невероятной душевной тонкостью находил именно те слова, которые мне в тот момент важно было услышать. Я у тебя по уши в долгу. Спасибо за все.

Адам Далин, мой издатель, и Андреас Лундберг, редактор! Вы с такой неутомимой тщательностью и с таким убеждением находили эпизоды, где мне не удавалось освободить мысль от тюремной решетки строчек! Без вашей поддержки в книге было бы гораздо больше ошибок и темных мест.

Стина Яксон и София Лундберг, многоуважаемые коллеги-писатели, — я несказанно благодарен, что вы так щедро поделились со мной талантом и взглядами на мою рукопись. Ваши замечания дали мне перспективу, которую я раньше не замечал, и позволили заметно улучшить текст.

Спасибо, Стина. Спасибо, София.

Федерико Амброзини, мой литературный агент, спасибо за все, что ты сделал для меня, спасибо за дружбу.