Валерий Введенский - Напиши себе некролог

— Кровь, — заключил эскулап.

Пашка был сильно пьян. Когда городовые его растолкали, полез к ним обниматься. В его кармане обнаружили четыре красненьких. [42] Кредитные билеты достоинством в десять рублей.

— Где ты их взял? — спросил его Крутилин.

— Бог послал, — сладко улыбнулся пьяница.

— Везите в сыскное, — велел Иван Дмитриевич, а сам снова направился к Пятибрюхову.

— Я же просил рассказать правду.

— Так я и хотел рассказать, но, когда про гибель Костика услышал, перепугался. Побоялся, что на меня подозрения упадут.

— Считай, что упали. И упали крепко…

— Иван Дмитриевич, да за что мне Костика убивать?

— А за что пинками прогонять?

— Так плату потребовал увеличить. Вот я и рассвирепел. Нанял-то его из жалости. А ему, наглецу, видите ли, мало.

В сыскной Пашку окатили ведром ледяной воды.

— Пить! — потребовал он.

— Ты убил гимназиста?

— Пить…

— На каторге напьешься, в Енисее воды много.

— Не убивал, вашеродие.

— А кто убивал?

— Не знаю. Пошел ночью рыбачить, как обычно, толкнул лодку, запрыгнул, а там — тело.

— В котором часу дело было?

— А я знаю? Часы рядовым не положены. А звезд летом в Питере нет, словно днем светло. Может, в полночь пошел. Может, позже. Не знаю.

— Где находился до того?

— В трактире, где ж еще? А как его закрыли, спал под его дверью. Там и проснулся.

— Как же у тебя рука на мальчишку поднялась?

— Вашеродие…

— Ваше высокоблагородие!

— Высокоблагородие. Не убивал, клянусь. Не могу я православных губить. Турок — запросто, англикашек — тоже, французиков всяких убивал. Черкесов, как свиней, резал. А вот наших не могу… Ей-богу, не могу. Невиновен я, отпустите.

— Хорошо, допустим. Ты залез в лодку, нашел тело. Почему в полицию не побежал?

— Я разве дурной? Кто ж в такое поверит? Меня же в убийстве и обвинят. Потому решил труп утопить. Вышел в Невку, а там рыбаков — как кобелей на сучке. Пришлось держаться от всех подальше, чтоб никто не увидел, что у меня за груз. И долго ждать. Часа два прошло, а может, три, пока все лодки разъехались. Чтобы тело пошло на дно, ранец к ноге пристегнул. Да, видно, тяжести в нем мало. Всплыл, подлец. Вот горе-то.

— Червонцы где взял?

— У мальца в карманах нашел. Пять штук. Зачем они ему? Пришлось забрать. Один ужо пропил.

— То бишь воровство ты признаешь, а в убийстве сознаваться не желаешь?

— И в воровстве не желаю. Воровство — когда у живого отымешь. А мертвому, что ему надо? Только крестик на шее. Крестик я оставил.

Крутилин битых три часа опрашивал Пашку, по кругу повторяя вопросы. Но отставной солдат твердил одно и то же.

В девять вечера в камеру постучали:

— Иван Дмитриевич, агенты заждались, — сообщил Фрелих.

— Пусть Яблочков рапорты примет.

— Нет его.

— Как нет?

— Как ушел утром, так и не возвращался.

— Где его носит? — Крутилин выскочил из камеры. Проходя через приемную, заметил заплаканную посетительницу, с виду кухарку.

Та вскочила:

— Ваше…

— Завтра приходи, некогда.

— Пристав послал…

— Завтра, — рявкнул Крутилин.

— Степанида я, кухарка Гневышевых.

Крутилин обернулся:

— Неужто Капа вернулась?

Та покачала головой:

— Анна Сергеевна свое лекарство разом выпила. Тихо так померла. Я даже не слышала. Записку вам оставила. Пристав велел отдать.

Дрожащими руками Иван Дмитриевич взял записку:

«Простите меня, люди добрые, за все зло, что совершила, за обиды, что причинила. Ухожу, потому что Господь всю семью мою к себе призвал. Значит, и мне пора. Надеюсь, что господин Крутилин найдет убийц Капочки и Костика.

— Почему она решила, что Капа мертва?

— Сердце материнское подсказало.

За завтраком Крутилин обычно просматривал газеты. Но сегодня почтальон припозднился, пришлось знакомиться с ними в пролетке. Открыв страницу с происшествиями и прочитав первый заголовок, начальник сыскной так выругался, что извозчик крикнул «тпру» и испуганно обернулся.

— Откуда узнали? — спросил его Крутилин.

— Чаво?

— Про Гневышевых.

Извозчик пожал плечами:

— Про каких Гневышевых?

Крутилин махнул рукой:

— Езжай, раз не знаешь.

Крутилин принялся размышлять. Про исчезновение Капы и самоубийство Анны Сергеевны бутербродникам [43] Газетным репортерам. могли сообщить в участке Литейной части. Но вот про Пашку-солдата, подозреваемого в убийстве Костика, там ничего не знали. Зато знал Фрелих. Приехав на службу, первым делом вызвал его. Старший агент вину отрицал. Ни крики, ни угрозы на него не подействовали. И хотя Крутилин был уверен, что Фрелих сообщил в газеты, доказательств тому не обнаружил.

— Ладно, ступай. Но помни, я правду выясню.

— То не я.

— А кто? Про самоубийство Анны Сергеевны один ты знал.

— Не только. Кухарка ихняя сидела здесь долго, кто-то из агентов мог и расспросить…

— Кто?

Фрелих пожал плечами.

— Пусть Яблочков зайдет, — велел Крутилин.

— Так нет его. Может, заболел?

— Выясни. Пошли кого-нибудь к нему домой.

Иван Дмитриевич открыл папку с входящими бумагами. Сверху лежала депеша со станции Лигово. Крутилин ее вскрыл, прочел и дернул за сонетку так, что ее оборвал. В кабинет вбежал Фрелих.

— К Яблочкову не посылай. Нашелся наш чиновничек для поручений. Задержан в Лигово за поджог дачи.

Гимназисты в парадных мундирах ожидали оценок в актовом зале. Когда к ним вышел директор, они зашушукались, не обратив внимания ни на пристава, ни на Яблочкова. Директор гимназии срывающимся голосом объявил:

— Друзья! Случилось немыслимое. Ваш товарищ, ваш друг Константин Гневышев вчера был злодейски убит. Давайте почтим его память.

Все встали. На лицах юношей читался испуг, некоторые, не стесняясь, разрыдались.

— Перед объявлением оценок с вами поговорят господа из полиции, — директор, который и сам не мог сдержать слез, указал рукой на Батьякова с Яблочковым. — Если кто-то знает, где вчера находился Гневышев, или видел его… Это очень поможет.

Гимназисты переглянулись, покачали головами. Евгений Тарусов сделал шаг вперед:

— Мы все, кроме Гневышева и Невельского, готовились к испытаниям у меня дома. Разошлись около девяти вечера.

— И куда отправились? — спросил его пристав Батьяков.

— По домам, конечно.

— Сегодня предстоял экзамен, надо было выспаться, — напомнил приставу фон Штукенберг.

— На Крестовский остров никто не ездил?

— Нет, конечно! — загудели ребята. — Нам нельзя вечерами одним находиться на улице.

Яблочков про себя решил, что надо допросить родителей и прислугу всех гимназистов.