Валерий Введенский - Напиши себе некролог

— А вы где были? — спросил он у Невельского.

— Сами знаете — дома.

— Весь день? И никуда не выходили?

— Никуда. Ваш коллега может это подтвердить.

— Какой коллега? — изумился Яблочков.

— Артюшкин.

Невельский гнусно ухмыльнулся, а Арсений Иванович, густо покраснев, обругал про себя невоздержанного на язычок приятеля-швейцара. И поспешил задать гимназистам свой последний вопрос:

— У кого-нибудь родители снимают дачу в Лигово?

В ответ — переглядки и молчание.

— Когда похороны? — уточнил Тарусов.

— Мы всех известим, — пообещал директор. — А теперь позвольте огласить оценки…

В тесном деревянном вокзале станции «Лигово», построенном по проекту одного из вездесущих Бенуа, не оказалось даже отхожего места, и Яблочкову пришлось справлять нужду в ближайших кустах. Затем он принялся опрашивать извозчиков:

— Вчера его видал, — признал на фотопортрете Костю Гневышева один из них, представившийся Гришкой. — Дорогу спрашивал до юрловской дачи, той, что на Дернова.

— Во сколько он прибыл? — спросил Арсений Иванович, усаживаясь к Гришке в пролетку.

— Как и вы, двенадцатичасовой машиной. [44] Поездом. Я предложил его подвезти. Но мальчонка в ответ вывернул карманы, мол, нет грошей.

— Отвези-ка меня на ту дачу.

Проехав немного по Красносельской дороге, они свернули налево, затем направо и покатились по улице, застроенной летними домишками с небольшими садиками вокруг. Всюду бегали детишки, клубился дым из печных труб. В самом конце улицы пролетка остановилась, Гришка хлыстом указал на дачу с мезонином:

— В прошлом году глазной доктор здесь жил. А в этом почему-то пустует. Ни разу не видел, чтобы свет горел.

— Обожди, — велел ему Яблочков, спрыгивая.

Поднявшись на крыльцо, постучал, потом наудачу толкнул дверь. Оказалось, что не заперта. Арсений Иванович шагнул в сени:

— Эй, есть кто-нибудь? — спросил он громко.

Тишина. Он толкнул следующую дверь и очутился в единственной комнате, служившей дачникам столовой, гостиной и спальней. На круглом обеденном столе стояла керосиновая лампа, рядом лежали навесной замок с вставленным в него ключом, огрызки из-под яблок и засохшие апельсиновые шкурки. Под столом стояло пять бутылок из-под шампанского, осколки от шестой лежали в углу. Кровать застелена не была, а на полу валялась простыня, вся испачканная бурыми пятнами. Арсений Иванович посетовал, что не захватил с собой перекись водорода, а без нее — кровь или нет — не определить. Потом подошел к рукомойнику, на краю которого сушился носовой платок. Похоже, его тщетно пытались отстирать от тех же бурых пятен. На платке обнаружил вышитые синей ниткой инициалы КГ. Капитолина Гневышева? Константин Гневышев?

Чиновник для поручений сунул платок в карман, размышляя, что же здесь произошло после распития шампанского? Убийство, изнасилование или у кого-то кровь из носа пошла?

Яблочкову вдруг почудилось, что на мезонине скрипнула половица.

— Кто здесь? Я из сыскной полиции, — громко крикнул Арсений Иванович.

В ответ — прежняя тишина. Может, просто мышь пробежала? Нет, в доме кто-то есть, не зря же замок с ключом на столе. Кто-то его отпер и вошел. Вытащив из кармана ремингтон, Арсений Иванович ступил на лестницу, что вела наверх. Однако осмотреть мезонин ему не позволили. Когда он открыл дверь с лестницы, кто-то, прятавшийся в углу, огрел его по голове чем-то очень тяжелым.

Извозчик Гришка, дожидаясь Яблочкова, зацепился язычком с девкой, которая проходила мимо с коромыслом. Ух, девка и хороша! И имя ее сердце радует: Алена! Покойницу-мать так звали. А глазища-то какие! Смотреть бы в них всю оставшуюся жизнь.

— А прислуживаешь кому? — спросил он зазнобу.

— Балеруну.

— Кому, кому?

— Господа так плясунов называют.

— А где он пляшет? На базаре? — спросил недоверчиво Гришка. Уж не разыгрывает ли его Алена? Неужто не глянулся он ей? Почему вдруг? И ростом вышел, и волосом черняв, а что передних зубов не хватает, так он и задними кого хошь загрызет.

— Да на каком базаре? Вацлав Лепольдыч в тятрах пляшут.

— Лепольдыч? А почему его звать не по-нашему?

— Так и пляшет он не по-нашему. Ногу вывернет наизнанку и давай козлом скакать. Если бы ты, Гришенька, увидел, животик со смеха надорвал бы.

У извозчика сердце забилось сильней, чем у сцапанного волком зайца. «Раз Гришенькой назвала, значит, люб», — понял он.

— А ты-то где видала? Неужто в тятр ходила?

— Ой, смешной. Да хто туды меня пустит? Дома каждый день смотрю, когда Лепольдыч лепетилует. Ой! Што? Неужто горит? — Алена показала пальцем на дачу, в которую десять минут назад вошел Яблочков. — Люди добрые! Пожар! Пожар!

Из домика повалил дым, а сквозь окна замелькали всполохи. Григорий перекрестился и прошептал молитву:

— Спаси, сохрани, не погуби душу человеческую в огне…

— Там шо, хто внутри? — схватилась за голову Алена.

— Барин. Привез с вокзала.

— Так чаво стоишь? Заливать надо.

И Гришка, схватив у Алены ведра, побежал к дому. Через пять минут ему на помощь прибыла пожарная команда — возгорание быстро заметили с каланчи. Под руководством усатого брандмейстера огонь через полчаса потушили, но вот дом отстоять не удалось — дощатые стены, быстро сгорев, обрушили крышу вниз.

— Барина надо искать, — подошла к брандмейстеру Алена. — В дом перед самым пожаром зашел. Вдруг живой?

Пожарные начали осторожно осматривать пепелище.

— Керосином воняет, — потянул носом один из них. Второй, поддев ногой какой-то металлический предмет, наклонился, чтобы его рассмотреть:

— Резервуар от лампы. Кто-то вылил из него керосин, а потом поджег.

— Ясно кто. Тот самый барин, которого Гришка привез, — понял брандмейстер. — Больше некому.

— А как он из дома выбрался? — спросил у него подчиненный. — Гришка сказал, никто из двери не выходил.

— Через черный ход.

Пожарные покинули периметр дома и углубились в палисадник. Через пару шагов между кустами черной смородины увидели лежавшего без сознания неизвестного им мужчину. Перевернув его на спину, обнаружили на его лбу огромный синяк.

— Поджег, побежал, оступился, упал, стукнулся и потерял сознание, — предположил брандмейстер. — Не все коту масленица! Пятый дом за два года сгорел. И чую, все они — его работа! Ну, голубчик, ты попался!

А Алена с Гришей стояли у пролетки, обнявшись:

— Родненький, — шептала девушка, — как же я забоялась. Вдруг бы стена на тебя рухнула?

Гришка был счастлив. И его кобыла тоже — на радостях он угостил ее хлебом с солью.

— Очнулся, — радостно произнес становой пристав Аким Минаевич Косолапенков, как только Яблочков разлепил глаза. — Теперь ты у меня попляшешь! За все ответишь! Засажу по самую макушку.