Лиза Уингейт - Пока мы были не с вами

У меня есть ощущение, что под «людьми» он подразумевает свою мать, Битси.

И, к сожалению, она не одна такая. Если все, что я узнала, выплывет наружу, невозможно предсказать, как это отразится на политическом будущем, на репутации и на фамилии Стаффорд.

Времена изменились, но старые догмы все еще в силе. Если свет узнает о том, что Стаффорды не совсем те, за кого себя выдают, последствия будут...

Трудно даже вообразить.

Результаты моих изысканий пугают меня до дрожи в коленях. Но и мысль о том, что бабушка и ее сестра проведут остаток дней в разлуке, невыносима. Я должна быть уверена, что сделала для бабушки Джуди все, что могла.

— Пару раз я собиралась рассказать все это своим внукам,— роняет Мэй.— Но они неплохо устроили свою жизнь. Невестка после смерти моего сына вышла замуж за вдовца с кучей детишек. Это замечательные молодые люди, которые растят своих сыновей и дочек среди толпы дядей, тетей и кузенов. И у моих сестер все сложилось отлично. Ларк вышла замуж за бизнесмена — главу крупной сети супермаркетов, Ферн была замужем за выдающимся врачом в Атланте. У них на двоих восемь детей, два десятка внуков, ну и конечно, множество правнуков. Все успешны и счастливы... и страшно заняты. Зачем им моя история о том, что случилось в далеком прошлом?

Мне кажется, что от проницательного взгляда Мэй не могут ускользнуть мои колебания и сомнения.

— А ты расскажешь об этом родным? — спрашивает она.

Я тяжело сглатываю. Голова идет кругом.

— Я скажу отцу. Ему принимать окончательное решение, ведь бабушка Джуди — его мать, — выговаривая эти слова, я понимаю, что угадать, как отец воспримет такую информацию и что он будет с ней делать, невозможно.— Но, пожалуй, Хутси права: правда — всегда правда. Она имеет вес.

— Хутси,— ворчит Мэй.— Вот как она благодарит меня за то, что я продала ей тот клочок земли рядом со старой усадьбой бабушки, чтобы они с Тедом смогли построить там ферму. Спустя столько лет она выдает мои секреты!

— Я в самом деле считаю, что она действовала в ваших интересах. Она хотела, чтобы я поняла, как вы связаны с моей бабушкой. Она думала о вашем благе.

Мэй отмахивается от этой мысли, как от назойливой мухи.

— Пфф! Хутси просто любит подливать масло в огонь. Она всегда такой была. Знаешь, ведь именно из-за нее я осталась у Севьеров. Когда мы доплыли до их дома, Силас почти уговорил меня отправиться на реку вместе с ним. Он вышел на берег, обнял меня за плечи и поцеловал. В первый раз в жизни меня поцеловал мальчик,— старушка хихикает, щеки у нее розовеют, а в глазах появляется озорной блеск. На мгновение я будто снова вижу двенадцатилетнюю девчонку на берегу озера-старицы.— «Я люблю тебя, Рилл Фосс,— сказал он мне.— Я буду ждать тебя здесь ровно час. Буду ждать твоего возвращения. Я позабочусь о тебе, Рилл. Я сумею». Но я знала, что он дает обещания, которые не в силах выполнить. Всего несколько месяцев назад он бродяжничал, ночевал в поездах. Если я и усвоила хоть что-то, наблюдая за Бринй и Куини, так это печальный факт: одной любви недостаточно, чтобы прокормить семью. Любовь не может ее защитить.

Она кивает, подтверждая свои слова, и хмурится.

— Хотеть и сделать — разные вещи. Я думаю, еще тогда каким-то образом знала: нам с Силасом не суждено быть вместе. В любом случае не в таком юном возрасте. Но когда я шла вместе с Ферн по тропинке к дому, больше всего на свете мне хотелось развернуться и кинуться назад, к этому темноволосому парнишке, и отправиться с ним на реку. Я бы так и поступила... если бы не Хутси. Она решила все за меня даже раньше, чем я задумалась об этом. Я хотела тихо подобраться к опушке рощи, спрятаться там и посмотреть, возьмут Севьеры Ферн обратно к себе или нет. Мне казалось, попадись я им на глаза, они отправят меня обратно в детский дом или в какой-нибудь работный дом для плохих девочек или вообще посадят в тюрьму! Но в роще была Хутси: выкапывала коренья для матери. Она заметила нас и принялась громко кричать. Все, что я после этого помню, — откуда-то сразу появились Зума, Хой, мистер и миссис Севьер; они ринулись к нам с холма, а впереди них прыгали собаки. Мне некуда было бежать, поэтому я застыла на месте в ожидании самого худшего.

Мэй замолкает, а я чувствую, что повисаю над краем обрыва, где она меня оставила,

— И что произошло?

— Я узнала, что не обязательно родиться в семье, чтобы тебя в ней полюбили,

— Так они приняли вас обратно?

Улыбка показывается в уголках ее губ.

— Да. Сам Севьер, Хой и другие мужчины несколько недель искали нас в трясине: они знали, что мы должны были уплыть на лодке вместе с Арни. Они уже потеряли надежду нас найти, а мы вернулись,— она тихо смеется.

— В тот день нас обнимали даже Зума и Хутси — от радости, что мы целы и невредимы.

— И после этого вы счастливо жили у Севьеров?

— Они поняли, почему мы так поступили, когда я рассказала им всю правду об «Аркадии». Точнее, все, что осмелилась рассказать. Я решила никогда не упоминать, что кроме Ферн у меня есть еще брат и сестры. Мне, двенадцатилетней, было стыдно, что я не сумела защитить Камелию, Ларк и Габиона. Я думала, что Севьеры, узнав об этом, не смогут меня любить. А они оказались очень хорошими людьми — терпеливыми, добрыми. Они научили меня, как искать свою музыку.

— Музыку?

Она протягивает ко мне руки через стол.

— Да, дорогая моя, музыку! Знаешь, пока я повторяла путь папы Севьера, я научилась у него одной очень важной вещи: наша жизнь чем-то похожа на кинофильм. У каждой сцены есть своя мелодия, и она создана для этой сцены, загадочным образом вплетена в нее. Неважно, правятся ли нам пьески прошедших дней или воображаемые симфонии будущего, — танцевать нужно под музыку настоящего, иначе мы обречены не попадать в ритм и натыкаться на препятствия, которые не подходят текущему моменту. Я рассталась с мелодией реки и нашла свою музыку в большом доме семьи Севьер. Я нашла место для новой жизни, новую маму, которая заботилась обо мне, и нового отца, который терпеливо учил меня не просто создавать музыку, но и доверять — и нотам, и людям. Он был самым лучшим человеком из всех, кого я знала. Да, новая жизнь была совсем не такой, как на «Аркадии», но все равно хорошей. Нас любили, о нас заботились, нас защищали.

Она поднимает плечи, глубоко вздыхая, затем снова опускает их.

— Боюсь, сейчас трудно поверить, что я разгадала этот секрет. Но музыка старости... она не для тайцев. Она... звучит как-то одиноко. В таком возрасте становишься для всех обузой.

Я думаю о бабушке, о ее пустом доме, о комнате в доме престарелых, о том, что она все чаще не узнает меня, и на глазах у меня выступают слезы. Тяжело слушать музыку старости, когда она играет для одного из дорогих тебе людей.