Лиза Уингейт - Пока мы были не с вами

Я отпускаю бабушку, и она пересекает комнату одна. Глаза Мэй наполняются слезами, она поднимает руки, сжимая и разжимая пальцы, и зовет к себе сестру. Бабушка Джуди, которая в последнее время так часто сомневается, знает ли она человека, в данную минуту не испытывает сомнений. Самым естественным образом она тянется к Мэй, они обнимаются дрожащими старческими руками. Мэй закрывает глаза, положив подбородок на плечо сестры. Они обнимаются так долго, что наконец бабушка, обессилев, падает в кресло рядом с диваном. Они с сестрой держатся за руки над небольшим столиком сбоку от дивана и смотрят друг на друга так, будто в комнате больше никого нет.

— Я думала, что больше никогда тебя не увижу,— признается Мэй.

По жизнерадостной улыбке бабушки понятно, что она и не ведает о препятствиях, которые способны их разлучить.

— Ты же знаешь, я всегда приезжаю. По четвергам. В День сестер,— она указывает на кресло-качалку у окна.— А где Ферн?

Мэй чуть приподнимает руку бабушки и легонько трясет, •

— Ферн больше нет, моя дорогая. Она умерла во сне.

— Ферн? — плечи бабушки опускаются, а глаза наполняются влагой. Слезинка стекает вдоль носа. — О... Ферн.

— Остались только мы двое.

— У нас есть Ларк.

— Ларк умерла пять лет назад. От рака, помнишь?

Бабушка Джуди сутулится чуть сильнее и вытирает еще слезу.

— Боже мой, а я ведь забыла. От моего разума остались жалкие крохи.

— Это неважно,— сестры всё еще держатся за руки.— Помнишь, как мы провели нашу первую неделю на Эдисто?

Она кивает на картину над камином.

— Разве не прекрасное было время, когда мы все были вместе? Ферн там очень нравилось.

— Да, хорошо было, — соглашается бабушка Джуди. Я не знаю, действительно ли она вспомнила или просто пытается быть вежливой, но неожиданно у нее наступает просветление.— Ты раздала нам браслеты со стрекозами. Три стрекозы — в память о тех, кого мы потеряли навсегда. Камелия, Габион и мой брат- близнец. Тем же вечером мы отмечали день рождения Камелии, да? Камелия — это стрекоза с ониксом,— в глазах бабушки свет вернувшейся памяти. Сестринская любовь согревает ее улыбку.— Тогда мы были просто красотками, правда?

— Да, настоящими красавицами. У всех нас прекрасные мамины волосы, но только ты унаследовала ее милое лицо. Если бы я не знала, что на той фотографии запечатлены мы вчетвером, то подумала бы, что на ней — я, Ферн, Ларк и наша мама.

За моей спиной мать шипит сквозь зубы:

— Что тут происходит?!

Я чувствую, как от нее исходит жар. Она вспотела, а ведь Пчелка никогда не потеет.

— Пожалуй, нам стоит выйти на время, — я решаю увести родителей на крыльцо. Видно, что отцу совсем не хочется покидать комнату. Он рассматривает фотографии и пытается понять смысл происходящего. Может, он помнит, как мать необъяснимо исчезала на время? Или что уже видел пейзаж, созданный в Эдисто? Мог ли он подозревать, что бабушка не совсем такая, какой он ее знает?

Трент ободряюще кивает мне через комнату, я выхожу и закрываю за собой входную дверь. Поддержка этого парня помогает мне поверить в свои силы, придает уверенности. Он верит в то, что правду нужно принимать такой, какая она есть. В этом они с Хутси похожи.

— Нам нужно поговорить. Устраивайтесь поудобнее,— говорю я родителям.

Пчелка нехотя опускается на край кресла-качалки. Отец занимает двухместную качалку и принимает позу, по которой я понимаю: он готов услышать серьезные и неприятные известия. Он склоняется вперед, руки жестко сложены перед собой, локти опираются на колени, пальцы переплетены. Какой бы ни оказалась ситуация — он готов к ее анализу и устранению возможных негативных последствий.

— Позвольте мне рассказать вам одну историю,— прошу я. — Ни о чем не спрашивайте, пока я не закончу, ладно? — не дожидаясь ответа, я делаю глубокий вдох и начинаю свое повествование.

Отец слушает с обычным стоическим выражением. Мать бессильно откидывается на спинку кресла-качалки, прижимая ко лбу запястье.

Когда я заканчиваю, повисает тишина. Никто не знает, что сказать. Очевидно, даже отец ничего не знал, хотя что-то в выражении его лица подсказывает мне, что мой рассказ объяснил некоторые причуды его матери.

— Откуда... Откуда ты знаешь, что все это правда? Может... может, та женщина просто...— мать умолкает и смотрит на окна коттеджа. Она думает о том, что услышала там, о фотографиях на стенах.— Я просто не понимаю, как такое возможно.

Отец глубоко вздыхает и смотрит поверх переплетенных пальцев, седеющие брови сходятся вместе. У него нет сомнений, но тот факт, что его семья оказалась замешана в эту историю, ему не нравится. Я рассказала родителям все, что мы с Трентом узнали об Обществе детских домов Теннесси, и могу поклясться, что они с матерью слышат про него не впервые. Несомненно, им доводилось читать о скандале, возможно, они видели ТВ-шоу, которые восстанавливали события, происходившие в печально известных детских домах Джорджии Танн.

— Я не могу... моя мать? — бормочет папа.— А отец знал об этом?

— Не думаю, что хоть кто-то знал. Они встретились и отыскали бабушку Джуди, когда стали взрослыми. Мэй говорила мне, что они не хотели вмешиваться в жизнь друг друга. Вообще удивительно, что четыре сестры смогли отыскать друг друга, ведь даже документы были составлены так, чтобы не дать родным семьям найти своих детей!

— Боже мой, — отец трясет головой, будто пытается перетряхнуть в ней мысли, привести их хоть в какой- то порядок.— У моей матери есть брат-близнец?

— Она родилась в паре близнецов, но их разлучили. Бабушка Джуди искала брата долгие годы, но так и не выяснила, что с ним случилось. Может, он умер или его кто-то усыновил.

Отец опускает подбородок на сложенные руки. Он смотрит на небо за деревьями.

— Боже милосердный.

Я знаю, о чем он думает. Ту же самую мысль я бесконечно прокручиваю в голове с тех самых пор, как узнала правду. Всю неделю я обдумывала, как нужно поступить: унести тайну с собой в могилу или отпустить ее на волю и посмотреть, что выйдет? В конце концов я пришла к тому, что отец заслуживает права знать, кем были его предки. Бабушка заслуживает радости провести с сестрой то время, которое у нее осталось. А пять маленьких речных бродяжек, пострадавших от Общества детских домов Теннесси, заслуживают, чтобы их историю не забыли.

Если бы не странная прихоть судьбы, мать моего отца могла вырасти в плавучей хижине среди простого народа, жестоко страдавшего от нищеты в пору Великой депрессии. Ей, принадлежавшей не к тому социальному кругу, вряд ли удалось бы встретиться с дедушкой, тем более — выйти за него замуж.

Мы не были бы Стаффордами.

Мама собирается с мыслями, задирает подбородок, расплетает ладони отца и нежно сжимает одну из них.