Андрей Марченко - Однажды в СССР

И Данилин, и Карпеко пережили поражение без особых потерь, но и без приобретений. Дело забылось не скоро, но в связи с ним вспоминали обычно иных людей.

Через год Вика и Сергей сыграли свадьбу.

А в начале восьмидесятых Саня Ханин огорошил всех новостью, что уезжает в Израиль и уже тайком выучил идиш. До девяностых о Сане не было ни слуху, ни духу, и лишь после распада СССР, Ханин появился. Прибыл он прямо на завод. Был при этом в приличном, но неброском костюме, носил обручальное кольцо. Поселился в гостинице «Дружба», днем копался в чертежах на своей бывшей работе, выбирая, что купить, вечером спаивал бывших коллег — то есть пил с ними в кабачках пиво. Рассказывал о себе — поселился он в Рамат-ха-Шароне, устроился работать в одну фирму, и, обжившись, много ездил по командировкам.

И вот однажды в Бостоне Санька из окна забегаловки на углу Портер-стрит и Лондон-Стрит увидел кого бы вы думали?.. Правильно — Аркашу Лефтерова. Был он одет вполне солидно, но пока Саня выскочил на улицу — от земляка и след простыл.

Хоть прошло много лет, об ограблении в городе помнили, и слух, о сказанном Ханиным, многократно изменившийся, дополз до Сергея Карпеко, который уже дослужился до майора милиции, заняв уютный кабинет в райотделе.

Серега немного растолстел, сам уже редко выезжал на место преступления. Но жил там же, впрочем, достроив к своему домишке две комнаты для жены и двух сыновей.

Его жизнь за столько-то лет не сильно изменилась: дядя Коля хоть и одряхлел, но все еще пугал детей своими историями. На кухне у Карпеко рано утром готовился все тот же горький кофе. А небо было синее, а дым над заводом — коричневым. А шифер на домах по-прежнему бурел от окалины.

И раз, изменив маршрут похода с работы, Карпеко пошел на кладбище.

Стоял излет лета — совсем как в год ограбления. Уже падали пожелтевшие листья — но не от того, что скоро осень, а потому что им надоело висеть на деревьях.

На кладбище Сергей нашел известную ему могилу. На новом надгробии не было фотографии, но значилось имя и года жизни. Лежали цветы — пусть и не свежие.

И Карпеко подумал, что уже отбывший восвояси Ханин, возможно, знал больше, чем сболтнул по пьяной лавочке.

Или же, презрев ежеминутную опасность быть узнанным, минув улицы, где он когда-то был беглецом — сын пришел к матери.