Борис Акунин - Дорога в Китеж

— Я запуталась. Слишком много литературных отсылок, — изобразила непонятливость госпожа Воронина. — Кто Руслан Тариэлович, поняла, но «Черномор» — это вы о ком? И в чем заключается помощь моего Вики? Он всего лишь временно исполняет секретарские обязанности.

— Бросьте, — засмеялся великий князь. — Я всё знаю от Лориса. Что ваш муж приставлен доглядывать за éminence grise [8] Серый кардинал ( фр .). , коли сравнение с Черномором вам кажется неудачным. Ну а то, что у мужа от вас секретов не бывает, мне тоже известно.

Лукаво подмигнул и пошел к племяннику, победительный, благоухающий одеколоном.

Донесся легкий, для проформы, стук в дверь, раскатистый голос:

— Саша, что ты сидишь с задвинутыми шторами? В мире весна, солнце! Сядем у окна, я расскажу тебе кое-что прелюбо… — Дверь закрылась.

— Константин Петрович ошибается в одном, — тихо сказала Корнелия Львовна. — Недооценивает этого бонвивана. Государь за один год лишился матери и отца, еще и сам превратился в отца нации. Ему одиноко и бесприютно, он ведь внутренне очень в себе не уверен. Его тянет к людям, перед которыми можно не изображать царя, а просто быть собой. Константин отлично на этом играет. Каждое его появление для государя — праздник. Ты знаешь, каким душкой бывает его высочество, когда ему нужно. Уверена, что былая неприязнь между дядей и племянником поблекла. Посмотри, что происходит. Лорис пытается завоевать ум Александра, Победоносцев — душу, а Константин Николаевич — осиротевшее сердце. Неизвестно, какой из этих рычагов сильнее.

— Даже если так, разве я могу что-то сделать? — нахмурился Вика. Жена, как обычно, была права. Император действительно очень переменился по отношению к Константину. Сегодня, например, уже дважды спрашивал, не приехал ли дядя.

— Конечно, можешь. Ты способен на многое, потому я тебя и люблю. Победоносцев считает себя шахматистом, а тебя — важной фигурой в его игре. Может быть, даже ферзем. А ты перемени роли. Шахматист — ты, это Победоносцев твой ферзь. Разрабатывай собственную партию.

— Например, какую? — спросил внимательно слушавший Воронин.

Жена наклонилась ближе, перешла на шепот.

Когда великий князь вышел от государя и, проходя через приемную, дружески помахал Воронину рукой, тот сделал двойной жест: сначала приложил палец к губам, а потом поманил к себе — со всей возможной почтительностью. Немного удивившись, Константин Николаевич зашел в секретарскую.

— Вы желаете мне что-то сообщить?

Вика бровями показал на дверной проем. Его высочество оглянулся на зевающего за столом генерала, кивнул и подошел ближе.

— Что такое? — шепнул он.

— Ваше высочество, — тихо заговорил Виктор Аполлонович, изображая мучительные колебания. — Я могу на эту… болезненную тему только с вами… Только вы можете предпринять действие, которое на уме у всех, однако же ни у кого не хватает смелости… — Запнулся и, словно набравшись мужества: — Вы ведь тоже об этом думаете. Не можете не думать…

Чрезвычайно заинтригованный, великий князь придвинулся.

— Да о чем я должен думать?

— О том, что произойдет, если… если террористы убьют императора, — одними губами, беззвучно произнес Воронин.

— Это невозможно при таких мерах предосторожности!

— А взорвать Зимний дворец было возможно? Народовольцы — сущие дьяволы, способные пролезть в любую щель. Поверьте, я знаю, что говорю. Я ведь состоял в Следственной комиссии. Вообразите, что произошло ужасное — новый государь тоже убит. Наследнику Николаю двенадцатый год. Значит, править империей будет регент. В ситуации еще более тяжелой, чем нынешняя. А кто будет регентом, не определено. Все боятся говорить об этом с его величеством. Случись беда — начнется безвластие, смута. Страшнее этого ничего не бывает.

— Разве не очевидно, что регентом должен быть старший родственник, я? — спросил Константин Николаевич, сдвигая брови. Кажется, перед ним только сейчас открылась подобная перспектива.

— Закон прямо этого не устанавливает, но по династической логике регентом скорее станет следующий по возрасту брат императора.

— Владимир?! Но он для этого совершенно негоден!

— Вот и я об этом, — многозначительно молвил Виктор Аполлонович, а больше ничего говорить не стал.

Великий князь пришел в волнение.

— Нет, я с Сашей про это говорить не могу… — прошептал он, подумав. — Лорис? Чересчур осторожен, не захочет расстраивать царя…

— Если позволите, заговорить с его величеством на эту тему могу я, улучив правильный момент, — предложил тогда Вика. — Я не боюсь вызвать на себя гнев. Вы меня знаете много лет. Наши пути сходились и расходились, но вам известно, что я никогда не дорожил карьерой. Я до сих пор в том же чине, который получил еще при вас.

— Это верно, — кивнул Константин. — Я знаю, мой дорогой Арамис, что вы всегда были паладином империи.

— Пусть государь на меня рассердится. Пусть выгонит. Но кто-то должен поселить эту мысль в его голову. Всё, что мне нужно, — ваше соизволение.

На глазах у великого князя выступили растроганные слезы.

— Когда вы это сделаете, мой верный мушкетер? — прошептал Константин.

— Завтра же. Приезжайте к обеду. Если у нас не будет возможности перекинуться словом, я подам вам вот такой знак. — Воронин почесал подбородок. — Это будет означать, что разговор состоялся и прошел успешно. Можете без опасений беседовать об этом с его величеством с глазу на глаз.

Из приемной генерал Черевин с любопытством наблюдал за загадочным перешептыванием.

— Благодарю вас, благодарю, — с чувством сказал великий князь и пошел к выходу.

— Вы уверены, ваше высочество? — громко спросил вслед Вика.

— Абсолютно, — обернулся Константин. — Обязательно сделайте это. Tâtez le terrain. [9] Прозондируйте почву ( фр .).

Тряхнул кулаком, что, очевидно, должно было придать секретарю твердости. Удалился.

— О чем это он? — с любопытством спросил генерал.

— Не спрашивайте, — озабоченно отвечал Воронин. — Это важное дело, касающееся только государя.

На следующий день, после обычного доклада по корреспонденции, перед самым обедом, Воронин, кашлянув, сказал царю:

— Ваше величество, я провел бессонную ночь… Я долго колебался, но в конце концов понял, что мой долг… Я… я считаю бесчестным кривить душой перед монархом. Мой долг всё вам рассказать.

Царь смотрел на бормочущего невнятицу секретаря, всегда такого четкого и бесстрастного, с удивлением.

— В чем дело?

— Вчера у меня состоялся разговор с его высочеством… Я оказался в очень трудном положении… У меня ведь с великим князем Константином Николаевичем многолетние отношения, я из «константиновцев»…